Вышло иначе.
И хотя Илья не чувствовал за собой ни малейшей вины, вчерашнее снова и снова возвращалось к нему…
Узнав, что фильм закончен, Дашко после полудня явился к нему при полном параде — в серебристой куртке администратора высшего класса, с орденом Мастера на груди — и заявил, что он уже договорился о просмотре в Совете: пригласил депутатов, ведущих специалистов города.
Илья сухо отказался:
— Это не то, что вы ожидаете, — сказал он. — Запись совершенно не соответствует первоначальному замыслу. И в этом, представьте, виноваты вы. Она не обрадует вас.
Дашко ничего не понял, залебезил:
— Согласен, на всё согласен. Но я знаю руку мастера… Да и перед людьми неудобно — я ведь пообещал. Мой центр — средоточие всей технической мысли Птичьего Гама. Представляете? И ваш сюжет…
— Пеняйте на себя, — буркнул Илья, вынимая из записывающего аппарата кристалл. — Пойдёмте.
Потом был амфитеатр Совета, множество лиц, торжествующий Дашко, который в разговорах со знакомыми обязательно упоминал, что съёмки велись для программы «Инфор». Да, да. Именно той, что транслируют во все Обитаемые миры. И чем больше суетился конструктор, тем холоднее и ожесточённее становилось лицо стажёра-Садовника, тем яснее он понимал брезгливость Гуго по отношению к своему шефу.
Люди расселись, и свет в зале стал мягче.
В объёме изображения появились рабочие комнаты конструкторского центра. В каждой — инженерный комбайн, приставка для моделирования чертежей и готовых конструкций, анализаторы и блоки памяти.
Фрагменты работы. Разговоры, споры. Мозговые атаки в лабораториях коллективного мышления.
Крупным планом лицо Дашко. Волевой подбородок, цепкие глаза. Лицо полководца. Впечатление, что данный кадр взяли напрокат из исторического фильма.
Модуль Дашко. Знаменитая «стена славы» с авторскими свидетельствами. Рубиновые знаки благодарностей совета Прогресса. Вручение ордена Мастера.
Вопрос за кадром:
— О чём вы говорили с Дашко, когда узнали, что он оформил авторство на релаксатор остаточных полей?
Конструктор Гай Сабиров:
— Поздравил, порадовался его успеху. Да, ещё упомянул, что у меня полгода назад мелькнула было почти аналогичная идея, но я не успел её как следует разработать.
Живое лицо Гуго:
— Два года назад я продиктовал в свой фонд памяти принцип непрерывного матрицирования сплавов…
Опять «стена славы». Одно из авторских свидетельств приближается, занимает чуть ли не весь объём изображения. Фамилия автора: Дашко. Суть открытия или новшества: метод непрерывного матрицирования сплавов.
Тишина в зале Совета стала зловещей.
Всё ещё оставалось непонятным, однако предчувствие какой-то унизительной правды буквально витало в воздухе.
Но вот в объёме изображения появилось небольшое здание, увенчанное ажурной вышкой.
— Седьмой филиал Мирового Коллектора, — пояснил за кадром Илья. — Обслуживает нашу зону.
И уже к темноволосой девушке-оператору:
— Службу Солнца интересует, кто из посторонних лиц пользовался личными фондами памяти Сабирова, Ашкинази, Готвальда…
Он перечислял фамилии дальше. Четыре, семь, десять, четырнадцать. По залу прошёл ропот.
«Поняли», — подумал Илья.
Он поискал в полутьме Дашко, — где же он сел? — но ничего, кроме десятков голов, не увидел. «Тебе, наверное, сейчас очень стыдно, сосед. Не такого ты фильма ждал, не такого. Да, мы прощаем ошибки. Охотно, всегда. Но не прощаем подлости».
Он прислушался к своему комментарию.
— Кодекс Совести, — пояснял он с экрана, — не возбраняет пользоваться чужими фондами памяти. Однако на практике такое бывает нечасто. Личное не без оснований считается неприкосновенным. Поэтому Служба Солнца с некоторых пор ведёт регистрацию всех запросов, поступающих не с браслета владельца фонда. Наша статистика показывает: такие запросы поступают, как правило, от родственников, близких друзей, историков и биографов, разумеется, с разрешения владельца и, конечно, от… ревнивцев обоих полов.
Зал молчал.
В объёме изображения на стол оператора легло четырнадцать фиолетовых кристаллов.
— Это личные фонды тех людей, которых вы назвали, — сказала девушка-оператор, с интересом разглядывая Илью. — А вот реестр запросов посторонних лиц по данным фондам.
Вереницей поплыли фамилии.
Илья вспомнил, как, уже будучи готовым ко всему, он всё-таки вздрогнул от гнева и омерзения, едва взглянув на тот документ. Реестр буквально рябил фамилией соседа. У некоторых, в том числе и Гуго, Дашко рылся в «памяти» чаще самих хозяев фонда.
— Довольно! — громыхнул чей-то требовательный голос. — Дайте свет.
Шёл последний кадр.
Крупным планом лицо Гуго.
— Нет, пользоваться фондом не разрешал. Он не был моим другом, — говорит Гуго и губы его складываются в презрительную полуулыбку. — Может… ревновал?
Обрушив с грохотом подставку для цветов, впереди вскочил Дашко:
— Я… Это были бросовые идеи! — закричал он. — Идея ещё не всё… Надо уметь её реализовать…
Потрясённый зал молчал.
Дашко нагнул голову, будто собирался кого-то боднуть, резко повернулся к Илье. Глаза его побелели от бешенства.
— Ты не человек, — прошипел он. — Ты — дьявол!
Он сорвался с места и бросился вниз, перепрыгивая через ступени. Разогнавшись, Дашко чуть было не влетел в объём изображения, но в последний миг испуганно шарахнулся в сторону выхода.
Люди сидели неподвижно. Лица у них были строгие и печальные, будто в этом торжественном зале только что у них на глазах погиб человек.
Чтобы освободиться от навязчивых мыслей о Дашко и злополучном просмотре, Илья достал кристалл с личными записями Анатоля. Коллектор прислал копию давно, недели две назад, и он время от времени слушал эти отрывки: сопоставлял их, выискивал скрытые зёрна информации, старался представить события, которые предшествовали записям.
Илья повернул головку воспроизводителя. Послышался чуть хрипловатый знакомый голос:
«Она непонятная. То ласковая, свободная, игривая, как домашняя рысь, что живёт у Калия. Тогда я чувствую себя раскованно и легко. Но всякий раз её что-то пугает во мне. Она замыкается. Речь её становится резкой, насмешливой, даже враждебной. Не возьму в толк — что пугает её? Возможно, неустроенность моей души?
Не знаю, кто сказал: „Страсть — опьянение ума“. Одно ясно: он был холоден, этот человек. Как рыба. То, что творится сейчас со мной, ни в коей мере нельзя сравнить с опьянением. Это безумие. Это
