чёрта, — защемило от этой паузы. Как её понимать? Продолжили ему счёт или нет?
— Не верьте лукавой птице!
Он не заметил появления Ирины и в который раз подивился её бесшумной, по-звериному осторожной и одновременно стремительной походке. В одной руке девушка держала упаковку натурального мяса, в другой, будто пучок стрел, торчали деревянные шампуры.
— Сегодня фирменное блюдо Язычницы, — весело заявила Ирина. — Вы, Садовник, поступаете в моё распоряжение. Я назначаю вас хранителем очага. Короче, идите за хворостом.
— С радостью, — согласился Илья. — А где ребята?
— Давыдов повёз сюжеты «Славян» на объёмное моделирование. Семь сюжетов. Эмма и Гай… собирают цветы. Анатоль что-то высекает. На скале, возле Ворчуна.
— Что именно? — поинтересовался Илья.
Ирина беспечно махнула рукой. Шампуры полетели в разные стороны.
— Ну, вот.
Пока она собирала их, Илья отобрал, чтоб нести, упаковку с мясом. Розовые прямоугольные кусочки ничем не отличались от синтетических.
— Давненько я не пробовал деликатесов древности, — Илья сделал хищное лицо, наклонился над мясом, как бы охраняя свою добычу.
Ирина рассмеялась.
— Он не признаётся, — пояснила она, продолжая прерванный разговор. — Рубит себе камень, а меня и близко не подпускает. Все руки пооббивал — инструмент-то ещё дедовский.
«Надо бы при случае посмотреть, — подумал Илья. — Одно понятно: кризис, к счастью, миновал. Всё ещё может быть — и маета, и самобичевание, но того, звериного, слепого, уже не будет. Никогда!»
Первые дни после их стычки у котлована Анатоль ходил сам не свой. Всех избегал, подпускал к себе только Ирину. Илья тоже старался не попадаться ему на глаза. Сам не надоедал да и ребятам намекнул: шефу, мол, нужна передышка.
Илья знал, что любое очищение души, любое избавление — дело сложное, а порой и мучительное. Тут тебе и боль, и облегчение — одновременно. Ведь впервые неправота твоя высвечивается прожектором разума и ты впервые видишь эту уродину: объёмно, вещественно, до мельчайших подробностей. В этот час раненая совесть отрекается от многих деяний и помыслов, а отрекаться всегда больно и стыдно.
Перелом произошёл на четвёртый день.
Анатоль нашёл его в мастерской, которую пригнали в Карпаты молодые монументалисты и где они жили вместе с Ильёй.
— Это правда? — спросил Анатоль с порога.
Его узкое лицо было бледным, глаза глядели испуганно.
— О чём вы, Толь? — удивилась Эмма. Эта худенькая голубоглазая девушка целыми днями компоновала эскизы «Славян», отсеивала лишнее. Илья, глядя поверх её светлой головки, подумал: «Интересно, он сам додумался или Ирина сказала? Впрочем, какое это имеет значение».
— Вы молчите, — прошептал Жданов. — Значит, правда… Даже подумать страшно — ядерный взрыв! Да, да, теперь я припоминаю: «Защита от дурака»… Да, я хотел покончить… Но только с собой, только себя, свою боль. Я никому не хотел зла, поверьте, Садовник. Господи, как низко я пал!
Жданов повернулся и, слепо щуря глаза, вышел из мастерской.
Сквозь прозрачную стену было видно, как он идёт, не идёт, а спотыкается — ноги плохо держали его на скользкой, разбухшей после дождя тропинке. Из модуля навстречу Анатолю выбежала Ирина. Она схватила его за руки, о чём-то заговорила — то ли убеждала, то ли сердилась. Жданов стоял безучастный, сгорбленный. Потом кивнул головой. Раз, другой. Улыбнулся — скудно, просяще, но улыбнулся!
Илья отступил от стены-окна и встретил по-прежнему недоумённый взгляд Эммы.
— Это значит, — сказал он не очень вразумительно, — что циклон, бушевавший над Европой, иссяк, рассосался. Все барометры вскоре покажут «солнечно». А циклон, дорогая Эмма, один поэт, между прочим, называл депрессией природы.
Он принёс к самодельному очагу две охапки сушняка.
— Несите ещё, — скомандовала Ирина. — Пусть прогорает. Шашлыки любят жар.
Язычница у огня разрумянилась, оживилась. Она посыпала мясо какими-то специями, пробовала его, нюхала, хмурила брови, отступала от очага и вновь склонялась над углями. Затем как бы невзначай сказала:
— Вы молодец, что вырвали его из заповедника. Три километра разницы, а мир совсем другой… Но я хочу просить вас ещё об одной услуге. Это очень важно, Илья. Понимаете, мы через два дня возвращаемся на мою стройку. Толя решил, что «Славяне» могут подождать, а там у него… долг. Понимаете? Надо многое восстанавливать, ремонтировать. Это тоже испытание. Поэтому не оставляйте его пока, Садовник. Мне одной будет тяжело.
— А я и не собирался оставлять, — ответил Илья, пряча улыбку. — Долг брата превыше… Вот только слетаю в Птичий Гам за своим модулем. Сегодня же вечером и отправлюсь.
Это был второй разговор о судьбе Анатоля.
Утром Илье позвонил Антуан. Он битых полчаса расхваливал академика Янина, с нескрываемым торжеством сообщил, что протест Парандовского совет Мира отклонил, а затем сделал паузу и уже менее торжественно заявил:
«Я остаюсь у Янина».
«Насовсем? — удивился Илья. — Тебе что, Зевс, на Земле надоело?»
«Ничего ты не понимаешь, — Антуан упрямо сдвинул брови. — Обитаемые миры — это будущее Службы Солнца. Там люди. Миллионы людей, которые живут и работают зачастую в экстремальных условиях. Мы вскоре пойдём и туда. Повсюду, где есть человек».
«Может, ты и прав. — Илья пожал плечами. — Все мы на уровне миров работаем. Анатоль мой, например. Куда там всем юджинским „чёрным ящикам“… Знаешь, я чуть лоб не расшиб…»
«Наслышан. За твоего подопечного вся Школа волнуется».
«Первый брат…» — начал Илья известную школьную шутку.
«…увы, не подарочек!» — со смехом закончил товарищ.
— Вы снова куда-то мысленно убежали, — упрекнула Ирина. — А кто будет вращать шампуры?
От прогоревшего костра тянуло прозрачным дымом. Он смешивался с осенней дымкой, уносил к далёким вершинам паутинки бабьего лета.
Как бы в дополнение к этой картине, возле коттеджа Анатоля вдруг возник сгусток тумана и полетел к ним.
— Что это? — воскликнула Язычница.
Илья услышал лёгкое потрескивание, исходившее от странного образования, и всё понял.
— Наведённая голограмма, — сказал он, поднимаясь с земли. — Прерогатива членов совета Мира.
Объём изображения очистился от дымки. В нём появился смуглый невысокий человек с седыми висками. На вид ему можно было дать не больше ста лет. Гость с любопытством огляделся, церемонно поклонился хозяевам очага:
— Кханна, философ.
— Суни-ил!
Анатоль бежал к ним по узкой тропинке, которая поднималась меж деревьев к ручью. Руки его и лицо, рабочая куртка были обсыпаны мелкой каменной крошкой.
Философ улыбнулся:
— Ты работаешь, сынок, значит, всё не так уж плохо. Здравствуй. Рад, что ты образумился.
— Я принёс людям много беды, — сказал Анатоль. — Я сердился на себя, а получилось — на весь мир. Искал успокоения в смерти и чуть было не погубил тысячи людей. Я обидел любимую и ударил брата.
— Не горюй, сынок, — Кханна взглянул на Илью. — Ты принёс людям хлопоты, это правда. Пустые
