неспешной рысью, ибо сейчас ему можно было не торопиться; его сердце было разбито горем, и при каждом шаге коня он испускал вздох, часто поглядывая на обрамленную рубинами миниатюру.
На подъезде к Шательро его нагнал мчавшийся, словно ядро из пушки, побелевший от пыли всадник, который все-таки остановился рядом с ним, чтобы перевести дух. У всадника явно не было тех причин спешить, какие были у Канувиля в первой его поездке.
Попутчиком Армана оказался не кто иной, как капитан Ахилл Турто де Сентёй, которого Наполеон тоже послал подышать живительным воздухом Португалии, чтобы тот не слишком часто вдыхал возбуждающий пылкие страсти воздух Нейи...
Встреча была настолько забавна, что Канувиль, добрый и незлопамятный малый, протянул руку своему эфемерному сопернику. Тот, кстати, уже сожалел и о своем безрассудстве, и о своей дорогой госпоже де Барраль.
Дальше мужчины поехали вместе самым умеренным шагом. Так вот и рождается дружба...
Тем временем в Париже Полина, потерявшая обоих любовников, решила ненадолго отправиться в Италию, чтобы там осуществить свой, особенно дорогой ей, замысел: она хотела, чтобы великий скульптор Канова запечатлел ее в мраморе и эта статуя сохранила для потомства ее редкостную красоту. Канову, которому тогда было пятьдесят три года, едва не хватил удар, когда он вошел в будуар, где его ждала модель, сестра императора: совершенно обнаженная Полина, увенчанная бриллиантовой диадемой, терпеливо ожидала, когда ее обессмертят в мраморе.
Законченную статую Полина оставила на память Камилло Боргезе, который, кстати, поспешил спрятать скульптуру от посторонних глаз, так как она «отвлекала внимание его гостей».
Полина же отправилась навстречу новым авантюрам, новым влюбленностям...
III. Бронхит Тальма
В то лето 1812 года Наполеон I, который двигался к Москве во главе Великой Армии (она по праву носила свое название, ибо насчитывала более четырехсот тысяч солдат, не считая резервов), заставил долго себя упрашивать, прежде чем разрешил младшей сестре отправиться на воды в Экс.
Причина была проста: императору надоело рассылать в разные точки Европы своих лучших офицеров, избавляя их от любовных домогательств Полины. Так, например, после Канувиля, сначала отправленного в Португалию, потом в Данциг, после Ахилла де Сентёя, тоже направленного в Португалию, император был вынужден срочно отослать к маршалу Даву (он формировал в Германии части Великой Армии) самого красивого из своих артиллеристов, неотразимого гвардейского полковника Дюшана, мужчину, которого из-за его бесчисленных побед над женщинами вполне справедливо прозвали «гвардейским Купидоном». Император очень желал, чтобы его сестра наконец образумилась!
К тому же в Эксе, на зеленых берегах озера Бурже, в то лето собралось самое блестящее общество. На курорт съехались: бывшая императрица Жозефина, грустная, истощенная болезнью, но по-прежнему очаровательная; королева Испании, урожденная Жюли Клари; принцесса королевского дома Швеции, урожденная Дезире Клари; мадам Летиция, мать Полины; неизменная герцогиня д'Абрантес и целая толпа представителей высшего света. Короче говоря, здесь собрался почти весь двор, и тот, кто не следовал сейчас вместе с Наполеоном по дороге на Москву, находился в Эксе. Отсутствовала лишь императрица Мария Луиза, которая очень об этом сожалела и умирала в Сен-Клу от скуки.
Все это для Полины Боргезе было поводом присоединиться к обществу в Эксе, а для Наполеона – причиной ей в этом отказывать.
Наконец, после трех проникнутых полной безнадежностью писем Наполеон позволил себя разжалобить: Полина уверяла, что ее здоровье подорвано, что ей абсолютно необходим горный воздух, что она предчувствует свой конец и что, если венценосный брат хочет увидеть сестру живой, ему придется поскорее разделаться с царем, если он будет упорствовать, отказывая ей в поездке в Экс.
Получив третье, поистине трагическое послание, император все-таки дал желанное разрешение, и Полина выехала в Экс, взяв с собой весь гардероб, множество лошадей, всю свою свиту, которой твердой рукой управлял дорогой Форбен, по-прежнему влюбленный в Полину, но часто подвергаемый столь суровому обхождению, что ему то и дело приходилось ненадолго выезжать в армию. Впрочем, он неизменно возвращался, чтобы исполнять обязанности камергера, благодаря чему еще иногда получал доступ в альков пылкой принцессы.
Приезд Полины в Экс вызвал сенсацию, ибо благодаря ей у сплетниц снова появилась возможность посудачить. Все думали, что она наверняка привезет с собой нового любовника... но злые языки долго оставались ни с чем...
Поселившись в чудесном поместье на берегу озера, в доме Шевалле, Полина нигде не показывалась. Дни она проводила в ванне, предаваясь грезам и принимая лекарства. Редким, допускаемым к принцессе визитерам она повторяла, что и вправду сильно устала, думает о достойной смерти, что светские развлечения и празднества утратили для нее всякий интерес: она желает лишь ожидать конца, вдыхая аромат роз.
Подобные речи могли глубоко опечалить свет, если бы упомянутые визитеры своими глазами не видели, что принцесса свежа, красива и ослепительна, как никогда... и покидали дом Шевалле в полном недоумении.
Впрочем, для двоих эта странная болезнь не составляла тайны: то были госпожа Летиция, мать Полины, и ее лучшая подруга Лора Жюно. Им здоровье молодой женщины опасений не внушало.
– Если Паолина сказывается больной и с таким вниманием заботится о себе, значит, она влюблена, – заявила мадам матушка. – Если же она утверждает, будто скоро умрет, значит, влюблена всерьез!
– Вы правы, – согласилась госпожа Жюно, бывшая, кстати, фрейлиной при старой принцессе. – Но в кого?
Эта раздражающая неясность безумно волновала Экс добрые три недели, а поскольку Полина по- прежнему оставалась затворницей, сплетницы уже готовы были оставить принцессу в покое, когда в конце июля ошеломляющая новость мгновенно облетела весь курорт: принцесса Боргезе решила брать уроки дикции, а так как во всем она стремилась достичь совершенства, то, естественно, обратилась к мастеру своего дела. Короче, Полина ждет Тальма!
– Это он! Это может быть только он! – твердил своеобразный античный хор, в который входили все болтушки кантона.
И преподавателем дикции в самом деле оказался Тальма! Кстати, это никого не удивило, ибо самый прославленный трагик Империи был весьма хорош собой; смуглокожий, с красивым, худым и безумно романтичным лицом, он обладал великолепным голосом и отличался исключительной, хотя и несколько вызывающей элегантностью в одежде. Конечно, Тальма приближался к опасному пятидесятилетнему возрасту, но этих лет ему нельзя было дать!
Дом Шевалле сразу стал центром внимания всех взоров и даже нескольких подзорных труб: курортники подстерегали прибытие великого человека, которое, как все полагали, произойдет очень торжественно, ведь никто не сомневался, что трагик уже был, притом довольно давно, счастливым любовником Полины.
На деле все обстояло иначе. Полина, разумеется, была влюблена в Тальма. Увлечение актером стало для нее одной из тех прихотей сердца, которые у Полины всегда служили прелюдией к чувственной страсти, но счастливый адресат новой пылкой любви принцессы даже не догадывался об этом. Больше того, когда трагик впервые появился в салоне Полины, принцесса, забыв о своей власти и высоком положении, повела себя, словно шестнадцатилетняя девочка, впервые увидевшая наяву «кумира», о котором долго мечтала. С той лишь разницей, что Полина прекрасно сознавала силу своих прелестей и то, как ими надо распоряжаться...
На этом свидании, которое должно было стать решающим, «Императорская Венера» предстала в туалете, отличающемся античной простотой и вполне уместном для того, чтобы принять человека, привыкшего играть в трагедиях Расина и Корнеля. Полина была в платье из белого муслина (ее любимая ткань), не слишком, впрочем, прозрачном, но с ошеломляюще глубоким вырезом на груди, который украшали две пурпурные розы.
Тальма робел не меньше хозяйки салона. Он, разумеется, давно привык к триумфам на сцене и обожанию женщин, но ослепительная молодая красавица, принимавшая его (он не раз восхищенно любовался ею с подмостков, когда Полина царила в собственной ложе среди сверкающих золотом
