— А это им по фигу, лишь бы отстоял. Оказал бы уважение богам и команде.
— Как трогательно! Ну, они меня еще узнают! Тысячу раз пожалеют, что смели мне приказывать!
— Они не приказывают, а просят, — уточнил Пень дипломатично. — Капитан, если сейчас наводить порядок, полкоманды разбежится.
— Ладно, уговорил. Но я им это еще припомню. Молебен небось затянется допоздна?
— Да уж до полуночи, капитан, не иначе!
— Нет, так нельзя! Я сбегаю в поселок! — Трактирщик не мог попасть трясущейся рукой в рукав куртки. — Ну, почему она до сих пор домой не показалась?
— Отец, поселка больше нет! Рыбаки сами в Майдори у родни ночуют. Лянчи — у жениной тетки.
— Глупый мальчишка! Здесь ему, что ли, места мало?
— Ты же знаешь, Лянчи не любит наш постоялый двор!
— Ладно, я по городу пробегусь, а потом на это, как его… сборище Детей Моря. Уж там-то она обязательно будет!
Вьянчи наконец справился с курткой, поспешно дал дочери указания по хозяйству и убежал искать свою любимую.
Юншайла тут же выбросила из головы все его указания. Служанки сами сообразят, что приготовить на ужин знатной даме с дочерью и надо ли вычистить куртку противного усатого пьянчуги.
Сейчас голова хозяйской дочери была занята лишь одним из постояльцев.
Он что, слепой? Юншайла ему уж и улыбалась, и грудью задевала, когда поднос на стол ставила. Не из платья же ей выпрыгивать! Что он молчит, колода зеленоглазая?
Или в красотках ничегошеньки не понимает?
Ой, понимает! Юншайлу не проведешь! Если растешь на постоялом дворе, поневоле учишься разбираться в людях. Нравится ему Юншайла! Нравится, и все! Она же видела, был момент: его рука двинулась к ее бедру, но замерла, легла на стол.
Значит, ему что-то мешает. Что-то или кто-то! Эта сопливая наррабанка! Килька тощая! Ворона черномазая! Переглядывается с ним, за столом рядом сидит, голосишко такой хозяйский! Кстати, не потому ли Нургидан решил спать не в комнате, а в коптильне? Гостью ждет?
Да сколько лет этой малявке? Четырнадцать? Пятнадцать? Не рановато ли от мамашиной юбки отцепилась? Юншайла в ее возрасте не перебегала дорогу старшим!
Но этой ночью наррабанская обезьянка не очень-то распрыгается! А красавца Нургидана ждет сюрприз, будем надеяться, приятный.
Юншайла открыла кухонный шкаф, достала с верхней полки горшочек с отваром чернокрыльника — мать пила его на ночь, чтоб крепче спалось.
Мысль о матери заставила помрачнеть: в самом деле, куда она запропастилась?
Хозяйская дочь сноровисто приготовила кувшин медовой воды и щедро бухнула туда снотворного. Затем поднялась наверх и в коридоре встретилась с заморской гадюкой.
— А я как раз к юной госпоже иду, — заулыбалась Юншайла гадюке. — Вот медовую воду несу, на ночь стаканчик выпить — самое милое дело!
— Дай, я сама в комнату отнесу, — сдержанно кивнула Нитха, отнюдь не обманутая улыбкой. Она весь день чувствовала странную неприязнь хозяйской дочери и, по правде сказать, тоже не испытывала к ней особой симпатии.
Юншайла ушла вниз, а Нитха уже хотела войти к себе, но тут из-за приоткрывшейся двери своей комнаты ее окликнул Шенги:
— Что там у тебя, не вода? Дай глотнуть, что-то пить захотелось.
— Медовая вода, учитель. Конечно, пей на здоровье!
Поворот головы, улыбка, жест, которым девочка протянула ему кувшин, заставили Шенги вздрогнуть. Опять вернулось томительное, странное волшебство, которое впервые овладело его душой в Найлигриме.
Проплыло мимолетное воспоминание: юная красавица в нарядном платье, с тщательно уложенными черными волосами…
А сейчас — мальчишеский наряд, растрепавшаяся коса, на лице не зажили царапины, полученные в недавних передрягах.
О Безымянные, как прекрасна эта девушка!
Чтобы скрыть смятение, Шенги припал к кувшину и наполовину осушил его.
— Что, Нургидан ушел спать в коптильню?
— Да, учитель.
— Хорошо. Как стемнеет, возьму веревку и схожу туда. Сегодня полнолуние, надо связать беднягу. А пока прилягу ненадолго, устал.
— Мы — Дети Моря, но мы знаем его не только добрым. Нам ведомы и опасности, что в нем таятся. Теперь мы познали еще одну. Что ж, тем мудрее и сильнее станем мы, если сумеем превозмочь эту беду.
Голос Шепчущего расплывался по огромной пещере — пожалуй, побольше знаменитого грота дори-а- дау. Веками Дети Моря сходились на моления в этом природном подземном храме, но во времена гонений пещера опустела — слишком известное место, слишком удобное для налетов стражи.
Но в эту грозную ночь пещера вновь была полна молящимися. Еще как была полна! Жрец Безликих умер бы от черной зависти при виде такой толпы — люди стояли плотно, плечом к плечу. И у всех — у мужчин, женщин, детей — на лицах был один и тот же узор, означавший «спаси свой остров».
Эти черно-синие завитушки украшали и физиономию Айрунги, который вместе со всеми слушал сочащийся из незримых трещин голос Шепчущего.
— Самое опасное сейчас — страх и равнодушие. Решил пересидеть опасность в скалах? Понадеялся на стражников, на соседей? Все, ты уже мертв. И мертв остров. Потому что его жизнь — это мы. Люди, готовые идти за него на бой!
Женский это голос или мужской? Похоже, он изменен при помощи какого-то приспособления, вложенного в рот. Айрунги знал толк в подобных штуках еще со времен своего циркового детства.
— Нам, сторонникам древней веры, придется вести двойную битву — с чудовищем и с клеветой. В храме Безымянных тоже идет молебен. И жрец наверняка говорит своей малочисленной пастве, что это мы, Дети Моря, накликали беду своим неверием. Возразим ему делом! Пусть этот чужак увидит, как может Эрниди сплотиться против общей опасности, как дори-а-дау вселяет отвагу в сердца тех, кто ей поклоняется!
Айрунги легко было попасть на моление — на этот раз оно почти не держалось в секрете. Другого случая услышать Шепчущего могло не представиться. Айрунги ловил каждое слово, запоминал, анализировал.
— Второе обвинение не менее серьезно. Вы, конечно, слышали о похищении принца Литагарша. Наши враги утверждают, что мы хотим возродить жертвоприношения на Тень-горе. И начать, мол, решили с принца! Слышите? С принца, помнящего, что он потомок дори-а-дау! С ребенка, который является нашей надеждой! С отважного мальчика, который в грозный день испытаний не пожелал отсиживаться в своих покоях, подобно лопоухому кролику в норке, и бежал из дворца, чтобы быть со своим народом!
Айрунги перестал гадать, мужской или женский голос шелестит над головой. Если впрямь во рту пластинка, то как ни старайся, не угадаешь. Лучше прикинуть, кому принадлежал сапог, что оттиснул след на глине подземного коридора. Бывает, и женщины ходят в мягких сапожках.
— Кто похитил принца? Кто хотел вскрыть жилы, в которых течет кровь нашей богини? Ответ ясен: та колдунья, что напустила на остров чудовище. По слухам, она подбрасывала во дворец угрожающие письма. Что ж, мы, эрнидийцы, не испугаемся старую мерзавку с ее дрессированным слизняком!
От размышлений Айрунги отвлекало странное ощущение, назойливое, словно комариный звон возле
