Неужели эта дребезжащая музыка весь вечер будет напоминать о золотистом птичьем крыле, пробитом окровавленным штырем, и о теле, мягко соскользнувшем вдоль лакированной ширмы?
Ширма сейчас другая — с серебряными рыбками, медузами и осьминогами. И на сцене не звенит цепочками и браслетами бронзовокожая толстуха, а старательно выкаблучивают две щупленькие сестренки-близнецы в одинаково нелепых и пышных одеяниях из лент и тряпичных цветов.
Киджар, сидящий рядом с Охотником и лениво грызущий орехи в меду, тоже вспомнил тот незадавшийся вечер.
— Заел меня Хранитель с этим убийством! При тебе, мол, случилось, ты и разбирайся… При мне! Будто я рядом сидел и любовался, как тому недоумку штырь вставляют! Я, между прочим, сквозь пол глядеть не обучен! Что обидно, с той рыженькой договориться не успел. Только стал обещать ей вечную любовь до самого утра, а тут внизу крик, визг, бабьи вопли…
— Что-нибудь выяснилось?
— Откуда?.. Глянь, сегодня больше народу, чем в тот раз. И все играют. Надо будет и мне костяшки побросать!
— И мне… АУрихо с его пролазами сегодня нету!
— Что ему тут делать, раз Черная Азалия сегодня не поет?
Шенги затаенно вздохнул. Он тоже согласился на уговоры Киджара посидеть в «Пути по радуге» лишь потому, что хотел увидеть красавицу наррабанку. А то за сплошными передрягами все времени не было… Скрывая разочарование, он уставился на тощеньких девчушек в цветочных гирляндах:
— Надо же, какие одинаковые!
— И впрямь! — Киджар только сейчас обратил внимание на танцовщиц. — Ишь как топают, лошадки! Интересно, они в постели тоже одинаковые?
— Не обязательно. Бывает, близнецы с лица схожи, а в остальном — разные. Вот до меня у вас в Издагмире были двое Подгорных Охотников, братья…
— Которые зимой пропали? Нурвеш и Нурбиш? Помню.
— Похожи были, верно? А нравом… Нурвеш весельчак, а Нурбиш вечно хмурился. У Нурвеша горло соловьиное, так пел, что боги бы заслушались. А Нурбиш…
Охотник вдруг замер, закусив губу, глянул сосредоточенно и зло, словно пытался разглядеть что-то страшное, враждебное.
Киджар не понял, что встревожило приятеля, но расспрашивать не стал, заговорил о другом:
— Какая поздняя выдалась осень! Ты, случаем, не знаешь: летом Хранитель пошлет тебя гонять Тварей? Я б опять с тобой пошел. И ребята мои согласны.
— Зачем десяток гонять? — словно нехотя откликнулся Совиная Лапа. — Мы же Тварей не видели. Похожу один.
— Что значит «не видели»? — изумился десятник. — А кто в лесу на нас рычал? Только не говори, что это медведь ревел!
— Ясно, не медведь. А только я очень, очень сомневаюсь, что в налетах на караваны виновны Подгорные Твари.
— Про все налеты не знаю, а про один случай скажу точно: Твари! Это ж мой десяток наткнулся зимой на мертвых торговцев! Это ж я видел, как улетают пузыри-убийцы!
— Вот как? Печально… А все-таки красивое зрелище, правда? Ну, когда они в небе все свои семь щупальцев в стороны расправляют.
— Ну, семь там, восемь — я не считал, а и впрямь красиво было. Как цветы с лепестками во все стороны, и все выше, выше… Слушай, а вон тот чурбачок осиновый, который на нас таращится… где-то я его видел! Не твой ли сосед?
Охотник обернулся. Из-за плеча дюжего бородатого игрока, увлеченного спором со своим партнером, осторожно выглядывал круглолицый человечек.
— Верно! Вайсувеш! Что он там запрятался, как мухомор в лукошке с опятами?
— Я его давно заприметил. Играть не играет, на близняшек не пялится, все на тебя поглядывает. Может, думает, что ты наверху его жене свидание назначил?
— Да он не женат!
— Ну, тогда не знаю…
Совиная Лапа, которому было досадно и смешно, хотел окликнуть Вайсувеша. Но маленький чучельник успел исчезнуть в толпе играющих.
— Странный он, — сдвинул брови Киджар. — Проходил я как-то мимо твоей башни — ворота заперты, двор пуст… а в Подгорный Мир ты свою шайку вести вроде не собирался. Ну, я встревожился.
Шенги вскользь подумал, что, должно быть, они тогда выручали похищенную Нитху.
— Этот… Вайсувеш, да?.. маячил у себя за забором. Я подошел, спросил: дескать, не стряслось ли какой беды у твоего соседа, почтенный? А он глаза свои круглые на меня вылупил, помолчал да и говорит: «Беда если еще не стряслась, так стрясется непременно. Но не жалкой дворцовой страже с этой бедой сладить!» Повернулся и пошел себе спокойненько в дом. Я вслед кричу: дескать, ты что же — стражу не уважаешь?! — Киджар даже привстал на подушках от наплыва чувств. — А он на крыльцо — и дверью хлопнул. Вот ты объясни: что он сказать хотел?
Могут ли быть дурные предчувствия у человека, которому только что лихо везло в «радугу» и у которого кошелек едва не лопается — да не от серебра, а от золота! А если еще вино легкой волной прошумит в голове, тут человек и вовсе уверится, что мир принадлежит именно ему! Что ему тогда уговоры хозяина игорного дома остаться до рассвета, не уходить в ночь? Ясно, хозяину лишь бы гостя задержать да побольше денег из него вытряхнуть. А Шенги желает спать в собственной постели! У него, если кому интересно, есть дом! А в доме — постель! Вот!.. Чего-о? Демон? Какой еще демон? Ах, с крыльями и когтями? А у Шенги тоже когти имеются — вот, не угодно ли взглянуть? Вязал он этих демонов в узелки наперехлест и навыворот, понятно?..
Киджар сумел бы удержать приятеля. Но неугомонный десятник был наверху — выяснял, чем отличаются друг от друга близняшки-танцовщицы. А хозяин «Пути по радуге» махнул рукой и предоставил упрямого гостя его судьбе, милости Безликих и капризу Серой Старухи.
Холодный ночной ветер размел легкий хмель Охотника. Но даже тогда Шенги, бредущий по извилистой, стиснутой высокими заборами улочке, задумался не о мрачных тайнах ночи, а об оставшихся дома учениках.
Он больше не сердился на этих паршивцев. Конечно, на Грайанской Стороне ребятишки вели себя как распоследние поросята, но… если честно оглянуться на прошлое — ведь они с Ульнитой тоже были не бриллиантики в золотой оправе!
Тут о другом надо призадуматься: ведь негодяйчики впервые сработали как одна команда! А что Дайру в стороне остался — про то пусть младенцу в люльке расскажут, да и тот от такого вранья засмеется! Можно поставить золотой против медяка, что Дайру все и затеял, а Нитха взяла вину на себя. Бавидаг как ни вызнавал подробности, вину своего раба доказать не сумел.
При мысли о Бавидаге Охотник брезгливо поморщился. Убить бы сволочь! Все-таки сорвал зло на мальчишке!
Как Шенги ни спорил, как ни возражал, а со вчерашнего вечера на Дайру надет кожаный ошейник с именем хозяина. И ничего не поделаешь — господская воля! Бавидагу, видите ли, так будет спокойнее, потому что положиться на гаденыша никак нельзя: может опять сбежать…
При мысли о буром широком ошейнике на тощей детской шее Охотник почувствовал резкую, как от ножа, боль в груди. Словно родного сына унизили у него на глазах, а сделать ничего нельзя.
Дайру держится неплохо. Старается не показать, как ему тошно. А когда Нургидан, дрянь такая, попробовал поехидничать насчет ошейника, Дайру поднял глаза от книги и спокойно сказал обидчику: «У тебя волчий хвост из штанов выбился, заправь…»
Ошейник — мерзость, но со временем мальчик привыкнет… а может, удастся уломать Бавидага… Вот другая беда посерьезнее будет! Бавидаг напомнил — и ведь прав, сожри его Бездна, прав! — что рабу
