невиданное зрелище: могучие удары Онгудая разрубали воздух, — Коля успевал уйти из-под удара; тяжелый Онгудай, промахиваясь, терял на доли секунды темп.
Следовал молниеносный ответный удар, но Онгудай успевал закрыться щитом. Два раза спасла Онгудая кольчуга…
Еланда глубоко вздохнул и поднял лицо к небу. Там, в вышине, качались ветви берез…
— Что ты делаешь, мастер? — спросил ученик.
— Жду ветра, — ответил Еланда.
Коля Аверьянов чуть-чуть не успел… Рубящий удар Онгудая пришелся ему сбоку, самым концом сабли — по грудной клетке, и далее, скользя, по животу… Трехцветка распоролась, но кровь не брызнула. Зрительские «трибуны» взревели…
Чунгулай, наблюдавший издалека, с опушки, отметил этот момент и вопросительно взглянул на Бушера. Тот отрицательно качнул головой…
…Проснувшись в сарае от рева толпы, Оглобля сел на сене и протер глаза. В углу темницы стояли лопаты! О-о, Оглобля знал теперь, что это за инструмент, зачем он нужен!
Вскочив на ноги, Оглобля схватил лопату. Расчистив от сена участок земли у стены, Оглобля принялся лихорадочно копать. Таким инструментом да не выкопать подкоп — смешно! Там, где-то там, уже идет бой — русские и татарские крики… Какая ему разница, — чья возьмет? Спокойной сытой жизни теперь не жди. Провались они пропадом — все — и свои, и чужие! Что его ждет, если он не успеет удрать? Верная смерть! От своих, от чужих ли…
Нет своих, нет чужих… Это Оглобля понял еще в младенчестве. Есть только «они», и есть только «я». И дай мне Бог уйти, дай Бог, дай Бог… А им… им… они и без меня разберутся.
Разъяренный своим промахом, Онгудай совершил невозможное: обманным движением, — единственным обманным приемом, который он знал, — он отвлек внимание Коли Аверьянова и, призвав на подмогу всю свою сноровку, выбил из рук Николая меч…
Сверкнув в первых лучах встающего солнца, меч отлетел метров на двадцать. О том, чтобы поднять его, нечего было и думать… «Трибуны» снова взорвались криками…
Не давая Коле опомниться, Онгудай бросился на него, стремясь разрубить — от плеча до подмышки… Николай трижды резко отскочил. Отпрыгивать приходилось внезапно, в самый последний момент, чтобы лишить Онгудая возможности скорректировать траекторию наносимого удара.
Уходить из-под сабли в последний момент было выгодно вдвойне: «поймав саблей воздух», Онгудай был вынужден — в силу инерции — качнуться вперед, утратить маневр на доли секунды, сбиться с темпа. Доля секунды — бесценный подарок.
Страшно тут было одно — ждать до последней сотой доли секунды и — в течение этой последней доли — стремительно отлетать назад, уходя от удара, от Онгудая — спиною вперед.
На четвертом прыжке Николай оступился и упал на спину. В сознании мелькнуло, что если сейчас, вот сейчас, через мгновение вместе с татарской саблей на него стремительно рухнет мрак, вычеркивающий из жизни сразу, навсегда, то всем толпящимся на стенах Берестихи не суждено будет дожить и до полудня.
Олена… Он вдруг увидел ее, мысленно, стоящую у пруда, в мокром до пояса сарафане, со срезанной трубкой болотника у губ, раскрасневшуюся, с полным ртом, набитым прошлогодней рябиной, но тут же оборвал свое видение сухой констатацией: «Да, ей не поздоровится…»
В вышине качались макушки берез…
— Твой выстрел может и не понадобиться… — сказал ученик, наблюдавший сквозь ветви кустов за схваткой.
— Я буду счастлив, если так… — ответил Еланда и, угадав молчаливый вопрос ученика, добавил: — Поединок! Предки не дают мне ветра.
Колю спасло только то, что Онгудай не умел рубить лежачих, которые стремительно откатывались из-под сабли, причем столь ловко, что до последнего момента было невозможно понять, в какую сторону поверженный противник закрутится веретеном — направо или налево. Обычно ведь поверженный на землю приобретал совершенно бессмысленное выражение глаз и, впав в предсмертное безразличие, ожидал в каком-то странном, необъяснимом оцепенении законного конца, последнего удара…
Онгудай был рубака и боец и, как все рубаки, немного увалень: рубить полагалось сплеча, разрубая надвое по длине. Отрубить с одного удара голову ничего не подозревающей корове? Не вопрос. В то же время юрких бурундуков в своей забайкальской тайге Онгудаю саблей рубить не приводилось ни разу.
Войдя почти по рукоять в землю, сабля Онгудая глухо звякнула коротким скрипом-скрежетом, наскочив там, под землей, на какой-то бульник… Онгудай вырвал саблю с испугом: большая выщерблина на лезвии — это конец, это немалые деньги! Саблю для него не подберешь, надо делать на заказ. Кузнец обдерет его как барана! Ужас!
Онгудая кинуло в холодный пот, — что с саблей?! Спасибо Небу, выщерблена была совсем небольшая, — любой кузнец сделает за два-три бурдюка кумыса…
В этот момент Николай успел броситься Онгудаю в ноги и, проскочив в кувырке между ними, мгновенно оказаться в пяти метрах у него за спиной…
Макушки берез слегка склонились под легким дуновением ветерка…
— Ветер? — спросил ученик.
— Это не ветер… — ответил Еланда.
Онгудай повернулся, но было поздно: в руках у Коли был уже боевой кнут: пытаться подобрать меч было опасно. Кнут свистнул, раздался оглушительный щелчок, и сабля Онгудая, выбитая бичом, описав в воздухе высокий и длинный полукруг, упала на землю так же далеко от места схватки, как и Колин меч…
Онгудай отстегнул от пояса булаву, потряс ею в воздухе… Коля согласно кивнул ему в ответ и, отбросив кнут, отстегнул от пояса нунчаки…
«Вот прямо в лоб его сейчас — навскидку, — затылок к сабле улетел бы!» — мелькнуло в голове у Аверьянова, но что-то другое, внутри у него, что было не разум, не сердце, не печень, а выше и глубже, внутри и снаружи одновременно, тут же утопило в себе, заглушило этот короткий писк холодного разума.
— Чистыми руками, — спокойно сказало это, — то, что было внутри и снаружи одновременно.
Лопата Оглобли, всаженная очередной раз в дно ямы, внезапно рванулась вперед, будто живая, проваливаясь в пустоту…
— Подземный ход! — сообразил Оглобля. — Вот радость-то!
Он стал стремительно расширять отверстие…
— Смотри, смотри, — у него булава сломанная! — пошел говор среди болельщиков, никогда не видавших нунчаки.
— Совсем сломанная.
— Пополам!
— А у татарина железная, — вот даст, так даст!
Макушки весело играли, солнце вставало, и утренний легкий бриз крепчал…
— Теперь ты что ждешь, мастер?
— Ветра! — невозмутимо ответил мастер Еланда.
