движение головы в сторону Бушера.
Тот едва заметно удовлетворенно кивнул в ответ…
В Берестихе народ ликовал.
— Послушай… — дед Афанасий, делая заговорщицкие жесты, с трудом оттащил Колю от ликующей толпы, отвел в сторонку. — Что стрелы тебя не берут — это ясно, тут без вопросов…
Коля кивнул в ответ…
— А вот вопрос есть посложнее… — Дед Афанасич слегка замялся: — Ты сам женатый?
Коля ответить не успел…
— Отряд! Татары!
Коля взбежал на стену.
— Это какие-то важные гонцы! Ишь, как павлины разодеты-то! И сопровождение, сабель в тридцать… От Берке к Чунгулаю… Полчаса-час у нас есть, а потом что-то будет…
Николай повернулся и крикнул вниз, стоящим у крепостных ворот мужикам:
— Готовсь по штатному варианту номер два!
— Есть штат-два! — ответили мужики снизу.
Перед Чунгулаем предстал значительный отряд, возглавляемый двумя чрезвычайно богато одетыми молодыми нойонами, бравыми тысячниками Шалыком и Балыком, братьями, старшими сыновьями самого Берке.
— Лучезарный Берке послал нас к тебе, доблестный Чунгулай… — начал один.
— Берке приказывает тебе срочно присоединить свою Орду к его армадам…
— Пора продолжить движение на Новгород…
— Берке сказал — хватит Чунгу стоять там и развлекаться…
— Отец сердит на тебя, Чунгулай! Он называет тебя «Чунгу»…
— Гнев вашего отца, лучезарного Берке, мне непонятен, — холодно и спокойно ответил Чунгулай. — Я послал ему вчера гонцов…
— Твоих гонцов обобрали по дороге, — насмешливо сказал Шалык. — Люди колдуна хитростью, без боя, отобрали у них драгоценности и прекрасных длинноногих услаждательниц, которых ты послал отцу… Очень глупые у тебя гонцы…
— Теперь твоими дарами наслаждается этот хитрый колдун, где-нибудь там, за болотами…. — язвительно добавил Балык, повернувшись к Берестихе… — Э-э-э-э! — изображая удивление, произнес он, коварно улыбаясь и глядя в сторону Берестихи, которую он как будто только что заметил, — сверкающую в лучах восходящего солнца тысячами серебристых осиновых плашек, покрывавших крыши наиболее богатых изб. — Стоит как ни в чем не бывало… Ты все еще не выполнил приказ лучезарного?
Шалык повернулся вслед за братом, и брови его удивленно взлетели вверх:
— Деревушка стоит до сих пор?!?
— Твои гонцы сообщили, что она пала под твоим мощным ударом…
— На чьи головы должен пасть позор лжи? Я спрашиваю тебя, Чунгулай?
Михалыч отодвинул пустую сковородку с недоеденным завтраком: яичницей из трех яиц вперемешку с кружками нарезанных сосисок, налил себе второй пол-литровый бокал крепкого чая, почти заварки.
— Ну, Катерина, нечего сказать! — полковник Боков отхлебнул заварки и даже крякнул от удовольствия. — Я ведь вчера хоть и плох был, но думаю: эх, молодежь, небось на танцы зашвырнулась, задницами трясти…
— А вы… — Михалыч снова взял в руки ожерелье. — Клад! Форменный клад… Не сахар, конечно, твои Аверьяновы, да. Но вот теперь я вижу, не сахар они, да, но не горчица, не перец, не хрен…
— Ты лучше похмелись слегка, папа…
— Не учи, отца, не учи! Школьница! Я — полковник! Сейчас мать мне борща разогреет вчерашнего, буду как новый. …А ты у нас теперь — олигарх, вот как я понимаю. Или олигарша, как?
— Олигарша — это жена олигарха, по-моему.
— Да, не подходит! Ну, значит, олигархка, олигархиня… Олигарховка… Олигарх…истка!
— Нет, лучше похмелись! Сил нет! Да и врача вызови. Отлежись. Без тебя денек обойдутся.
— Да, все поймут — поминки. Весь штаб в таком же состоянии. Боеготовность — минус ноль. Да, ладно, сегодня, думаю, на нас не нападут! Спишем на реформу Вооруженных Сил. В конце-то концов, вон у других: ракеты не взлетают, корабли тонут, вертолет, если за день ни один нигде не разбился, — ну, значит, день не задался… — и ничего! Все при погонах, при кормушках, при виллах, при деньгах! Всем хоть бы хны! А мы что, не люди, что ли? Спецназовец, он что — не человек? Не каждый день полк офицеров теряет. Да еще таких, как Аверьянов: не сахар, не горчица и не хрен… Именно так и сделаю, Катя… Посплю до ужина. Подумаю… Да, Катька, рад я за тебя! С таким-то приданым, — миллион ведь, не меньше, — тебя любой теперь возьмет… Возьмет, не размышляя.
— Что?! — мгновенно вскипела Катерина. — Что ты сказал, остолоп, повтори!!!
— Глупость сказал, понял, — кивнул Михалыч. — Я с похмела всегда пургу гоню, не обижайся, Катя. Я отчего сказал-то? Да разве ж от похмелья? От радости же, от любви!
— Мама! — крикнула Катя в сторону кухни. — Кончай папе борщ греть. Четвертинку — и на боковую.
— Что случилось? — войдя в комнату с кастрюлей борща в руках, мама аккуратно отодвинула дном кастрюли ожерелье и серьги, поставила кастрюльку на стол. — Все налюбоваться не можете? Ешь! Сейчас дам тарелку и ложку.
— Он нефункционален, мама, — произнесла приговор Катя. — До обеда пусть спит, а потом поедет. Если нормальным встанет. А лучше бы до ужина.
— Как хочешь, дочка! Для тебя — все что хочешь! Все сделаю! Могу и до ужина спать!
— Посмотрим! Очухаешься — еще легенду ищи. Второй клад нужен. Другой. Чтобы с монетами был, ну, желательно, — понял?
Мать, сходив на кухню, молча поставила перед отцом запотевший «спутник агитатора»:
— Так, Катя? Ведь больше ему не надо?
— Нет, не надо. Пока еще одну хорошую легенду не найдет, вообще пить не будет! Понял, папа?
— Понял, Катя… Да это мне пустяк… Легенду найти — не клад… Да за минуту!
— Минута пошла!
Наконец-то Шило и Жбан нашли пещеру — начало подземного хода.
— Ну, мы и поплутали! — покачал головой Шило.
— Не удивительно, — кивнул Жбан. — Всегда считалось место заколдованным… Вот и ходили по кругу! Смотри! — воскликнул Шило. — Тут еще чьи-то следы! Не наши с тобой, нет!
— Кто-то вышел из крепости!
— Кто? Про ход знаем только мы, Афанасич и Николай.
— Наверно, Афанасич-то и вышел!
— Слушай, давай, здесь светло и лишних нет, глянем, чем Чунгулай собирался Берке порадовать. …Ох ты, — перстень… мужской… золотой… С рубином! А что в мешочке?
В мешочке — то ли просмоленном, то ли навощенном — был поражающий красотой женский гарнитур: ожерелье самоцветное, серьги чернь-золота, кольцо женское изумительное и браслет красоты- богатства, ценности неописуемой.
Драгоценности были усыпаны голубыми камнями, горящими на солнце лунным светом… Это были редчайшие в природе голубые бриллианты, но ни Жбан, ни Шило этого, конечно, не знали.
Камни были закреплены, вкраплены в узор филигранной работы, представляющий собой неведомые письмена.
— Да-а-а-а… — ошарашено протянул Жбан. — Вот добыча, так добыча.
