— Да сами посмотрите: это вот серебреник Владимира Первого, это — серебреник Святополка. А которое «грузило» — так это киевская гривна начала тринадцатого века!
— Ну и что?!
— Так мы же клад искали девятого века! Де-вя-то-го!!!
— Ну, искали — девятого, нашли — тринадцатого… Какая разница!
— Нашли, опираясь на легенду девятого века? — ехидно спросил Алексей. — Куда тот клад делся, а? И откуда тут этот взялся?
— А может, тот клад кто-то откопал, а вместо него этот положил? — предположила Катя.
— Полный бред. Женская логика. Ты когда-нибудь слышала про такое? Читала где-нибудь?
— Нет, если честно.
— А вы, Дороня Вячеславна?
— А я, признаться, не только не слышала, а и вообще, — за всю жизнь настоящих денег, можно сказать, в руках и не держала.
— Ну, скоро вот подержите. Миллион не обещаю, но вроде того. Будет у вас и такой жизненный опыт.
— Ага, — кивнула старушка. — Я смолоду считала, в жизни все надо попробовать, на то жизнь и дадена. Вот сейчас, сколько же рекламы по телевизору ночью показывают! Засмотришься! А я со своим Митрофанычем, царствие ему небесное, только два вида секса и знавала, только два: оральный, конечно, во-первых,… ну и зевальный. То есть либо наорет в постели на тебя, — орать мастер был, ни с того ни с сего, — а то начнешь к нему ластиться, так прямо в лицо зевает! Ох, что же я мелю-то! Простите, детки! Умом от счастья тронулась.
— Ужас какой! — Катя, покраснев, отвернулась.
— Какой тут ужас! — возмутился Аверьянов-младший. — Вместо девятого века — тринадцатый, на том же месте, — вот где кошмар! И не уснешь! Картина мира рухнула! Как дальше жить?!
Инициативу упускать было нельзя. Начало светать, и теперь в любой миг дело могло перейти в активную фазу.
Заметив очередную группу ордынских разведчиков, появившихся на поле на весьма приличном расстоянии от Берестихи, Николай выехал к ним навстречу с мегафоном в левой руке, «марголиным» на правом боку, держа поводья и придерживая «Кедр», лежащий поперек седла, правой рукой.
Когда расстояние между ним и разведчиками сократилось до дальности полета стрелы, Аверьянов поднял руку, призывая к вниманию. Прикинув расстояние до опушки, Николай взял мегафон: он был уверен, что каждое его слово будет услышано не только разведчиками, но и всеми, кто скрывается на опушке.
— Ваш повелитель Чунгулай, — сказал по-татарски Аверьянов, — упросил меня продать ему это село, — Берестиху. Штурмовать ее он боялся.
От волнения Николай потерял вдруг нахрап, позволявший ему тараторить по-татарски со скоростью пулемета, делая при этом не больше трех-четырех ошибок в каждом предложении.
Но потерял ты нахрап или нет, а время пошло. Назвался клизмой — полезай в кузов, как говорится, а взял мегафон — говори!
Сейчас было очень важно, чтобы все ордынцы, все слышащие его воины Чунгулая верно его поняли. Путь для достижения этой цели виделся только один: говорить предельно простыми и короткими предложениями. Вместо нахрапа, свободного скольжения в дебрях чужого языка по наглому наитию следует призвать четкость, внятность, доходчивость. Простоту!
Говорить надо просто и предельно грубо. Это — питекантропы. Пещерный уровень. А наше дело — разъярить. Чтоб очертя головы кинулись в бой. Коротко. Грубо. Оскорбительно.
Утерев пот, выступивший на лбу от волнения, Николай продолжил по-татарски свою речь, мешая известные ему татарские и монгольские слова из обычного быта с монгольскими фразами из стандартного армейского лексикона двадцатого века.
Его речь в обратном переводе на русский звучала бы примерно так:
— Ты мне послы посылал, Чунгулай. Я им сказал: продам. Продам деревня. Эта деревня — тебе. Берестиха зовут. Понимаю тебя. Страшно драться тебе. Скорблю, Чунгулай. Ты обосрался со страха! Под куст! В лесу стоишь. Переброска сил с использованием особенностей местности. Страшно! Плохо! Комары, мошки, клопы жопа Чунгулай кусать: пообедать бы здесь! И кусаться! Все кусаться! Жопа болит, человеческий фактор сработал. В Берестихе хорошо ходить по нужде со страха, плохо в лесу под куст от ужаса! Жасмин-сирень-куст, комар как верблюд. Жопу грызет, зубы стучат. Я тебя понял! Боевой дух в полку упал, боеспособность подразделений понизилась в силу ряда моральных факторов. Не плачь, Чунгулай! Продам Берестиха! Не писай от страх! Продам!
Захватить штурмом данный населенный пункт Берестиха нельзя. Результата не будет. Планировал в штабе атаки напрасно. У тебя победа не будет. Батый разбор полетов будет. Комиссия — yes!!! И в жопу тебя! С лестницы катится, — что? Чунгулай наш летит! Батый угостил его, маневры закончились, фуршет сверху-донизу. Полное несоответствие занимаемой должности! Аи, Чунгулай!
Лучше деньги давай, Чунгулай. Мне. Много денег. Будешь сидеть Берестиха, Батый представит к правительственной награде. Деньги мне — тебе деревня. Получай, командир, жопа трусливой коза, Чунгулаем зовут. Радуйся! …Вот так я сказал послы Чунгулая. И он согласился платить!
Аверьянов перевел дух и продолжил речь:
— Вчера. Деньги. Прислал Чунгулай. Ночь. Воин. Батыр. Коробка. На коне ехал. Воин твой, Чунгулай. Привез Берестиха. Коробка. Там деньги. Много деньги! Деревянный коробка. Я деньги смотреть. Сука большая наш Чунгулай! Половой орган кобылы наш Чунгулай! Деньги мои. Наши. Русский деньги. Русский князь на деньги рисован, штампован, отфрезерован. Печать. Что Чунгулай? Как деньги взял? Мой брат украл? Теперь мне плати? Здесь плати?! Берестиха хочешь иметь? Хер тебе! Входное отверстие между глаз! Разжуй пищу тщательно, не порть желудок, — это хер тебе, сухим пайком! Плати свои деньги. Чунгулай. Свои! Работай. Танцуй. Пой. Церковь вступай. Дай-дай! У церкви в праздник я прошу! Получай деньга честно. Как русский офицер. Подсобное хозяйство. Самоокупаемость. Мешок таскай-грузи, склад ночь стереги, народ проси кидать в фуражку, — где церковь, где вокзал, аэропорт! У казино! И получай! И мне плати. И бери Берестиха.
Николай вытер пот со лба и сплюнул.
— А это что? Базар! Говно не экономика! Украл Рязань деньги и мне плати? В Киев украл? В Козельск? Не смеяться! Где денег честная сумма, сам заработал? Сам выпросил?! Сам, — Чунгулай! Нет! Своровал, теперь мне даешь! Убью тебя! Сегодня убью! Сразу! Будем здоровы! Место смерти изменить нельзя! Здесь и сегодня! Чунгулай-осел, жопа тухлая, мой конь три раза срать место смерти твоей и вздрогнем и прощай! Задам! Тебе задам! — Не удержавшись, Николай закончил по-русски: — По самое по «не балуйся»!
Взрыв ярости сотряс опушку.
Совершенно не обращая внимания на эмоции, проистекавшие из леса, Николай повернул коня в сторону Берестихи и махнул рукой: начали!
Тут же ворота крепости гостеприимно распахнулись; в проеме ворот появилась Петровна со скамеечкой и семечками…
— Ну, нет! — проскрипел зубами Чунгулай, позеленевший от бешенства, качавшийся в седле с какой-то тупой озверелой решимостью. — Твое гостеприимство уже изведали сыновья лучезарного… — Он окинул взглядом тридцать сотников, стоящих перед ним, и рукоятью плети выделил десять: — Вот тысяча сабель. Удар — с заката, через кладбище. Старший — Шагимордан! Смести зти деревяшки-кресты, пройти, обтекая могилы, сбить все живое, восставшее на пути! За конницей — два тарана. Пусть бьют одновременно, — две бреши. Ты прикрываешь, Шагимордан, пока тараны пробьют или повалят стену. Но стрелы — экономить! Для остальных: внимательно следить, — как только Шагимордан войдет в село, в бой вводятся все силы, все, до последней сабли! Село должно быть повергнуто в прах. Я всегда, по благости своей, оставлял в живых детей, не доросших до чеки колеса тележного. Здесь так не будет! В живых не останется никто. — Чунгулай махнул рукоятью плети в сторону Берестихи. — И да сопутствует вам удача!
