На укромной лесной пасеке стояли десятки ульев — простых колод… В воздухе висело гудение — ровное и мощное гудение многих сотен тысяч пчел…
— Как их остановить?! — заскрипел зубами Коля. — Патронов осталось — слезы…
— Только хлебом-солью… — мрачно пошутил кто-то.
— У меня есть для них хлеб-соль… — Коля кинул взгляд на противотанковую мину.
— Я отнесу! — шагнул вперед Бобер, сухой мужик лет сорока.
— Ты не понял, это верная смерть.
— Я понял, — спокойно сказал Бобер. — Я отнесу.
В наступившей тишине был слышен только топот копыт приближающейся конницы, визги и крики подбадривающих и распаляющих себя татар…
Петровна склонилась к уху Коли:
— Пусть отнесет… Сына и жену убили… Утром. У него на глазах… Не жилец… Не вынесет. Все это знают… Пусти… Он отнесет.
Конница остановилась как вкопанная метрах в ста от ворот Берестихи. Ворота распахнулись настежь. Из ворот вышел неспешной походкой Бобер. Перед собой на вытянутых руках он нес «хлеб-соль» — на белом расшитом красными петухами рушнике противотанковую мину, украшенную сверху прикрученной лимонкой. Конница расступилась, давая путь.
Бобер медленно, не спеша шел к опушке, живя последние минуты своей жизни и ими продлевая жизнь другим. Он шел туда, где виднелась группа телохранителей и свиты Чунгулая…
Всадники, повернув коней, сопровождали неспешно идущего по полю Бобра.
Лицо Бобра было абсолютно спокойно.
Отъехав от поляны с ульями метров на сто, Игнач остановил коня и не спеша развернулся — лицом к поляне с ульями… В руке у Игнача была увесистая березовая дубина. Взвесив дубину в руке, Игнач внимательно присмотрелся, наметив свой будущий путь — туда, вперед, — на поляну с ульями. Наконец он решился.
Резко дав шпоры коню, Игнач поскакал, разгоняясь, — прямо на ульи… Влетев на поляну, Игнач стал отвешивать березовой дубиной удары по колодам-ульям — направо и налево. Воздух «взорвался» гудением сотен тысяч потревоженных пчел…
Бобер остановился в десяти шагах от морды коня Чунгулая…
— Хлеб-соль, хлеб-соль… — неслось справа и слева. Татары уже хорошо, видно, знали эти два русских слова…
— Это не хлеб-соль, — спокойно сказал Бобер. — Это тебе от меня… — Бобер слегка склонил голову…
— Шаим! — кивнул Чунгулай.
Шаим, не решаясь принять дар, кивнул, в свою очередь, одному из телохранителей:
— Акем!
Телохранитель Акем подъехал к Бобру, склонился с коня, подхватил мину на рушнике и, подвезя ее к Чунгулаю, замер, держа дар на весу.
— Надо отщипнуть кусок хлеба, повелитель, макнуть его в солонку и съесть… — льстиво подсказал Чунгулаю Шаим.
— Это не хлеб, — сухо возразил Чунгулай.
— Это не хлеб, — согласился Шаим, — но это обычай! Слегка повернув голову, Чунгулай кинул взгляд на подарок, не приближаясь к Акему.
Он сразу заметил перстень, — тот самый перстень с рубином, стоящий в Персии свыше тысячи невольников и невольниц, — перстень, что он, Чунгулай, послал Берке в дар… Перстень был надет на взрыватель лимонки вместо кольца чеки…
— Кто скажет, что значит этот зеленый железный круг?
Вокруг Чунгулая собрались наиболее авторитетные предводители.
— Здесь письмена, о, повелитель! — заметил один из них.
— Э, верно! — похвалил Шаим. — У тебя хваткий глаз, мой проницательный Шардын.
Действительно, на противотанковой мине было написано «МПТ — 077 Б, Нижневычегодский химкомбинат им. Р. Люксембург, упаковщик 17, ОТК-08, военпред Сергеев, снаряжена 08.04.1994, проверена 27.03.1998».
— Знать бы, что эта надпись гласит!
— Позовите Бушера. Он книгочей!
— Эта надпись сделана на русском языке, но я не понимаю этой надписи, мой повелитель, — сказал подъехавший Бушер. Он сразу узнал этот перстень, старый Бушер. Его глаза впились в рубин…
…Багрово-красный кристалл стал расти в глазах пристально глядящего в глубь камня Бушера… В бездонной глубине кровавого кристалла Бушер увидел звездные скопления дальних галактик и вздрогнул от предсказания звезд…
— Красивый перстень! — льстиво произнес Шаим, снимая перстень с чеки и протягивая его Чунгулаю. — Тут внутри по-персидски написано что-то!
— Это не персидский! — ответил Бушер и, внезапно пришпорив коня, понесся в сторону, — прочь от Чунгулая и его свиты, не оглядываясь назад.
— Бушер?! — удивленный взгляд Чунгулая был направлен в спину стремительно удаляющегося советника, в то время как пальцы его уже надевали перстень на палец.
Сквозь окуляры призматического морского бинокля Коле было отлично видно, как над лесом взметнулся черный язык взрыва…
Да его было видно и без бинокля, этот взрыв…
— Дар бесценный, дар случайный…
* * *
Потерявшие предводителя и лучшую ударную часть остатков Орды, татары быстро стали сбиваться в ядро…
Остатки Орды рассвирепели до потери разума и человекоподобия, — звери, сидящие верхом на зверях же, — носились в дыму, собираясь в кулак…
Секунда — и они покатили на крепость!
В бинокль было видно, как наперерез отряду татар из леса вынесся бешеным аллюром Игнач. За Игначом в воздухе струилась непонятная дымка… На полном скаку Игнач «подрезал нос» атакующей коннице… Испуганные татарские лошади невольно притормозили, сбились с ноги, сбавили темп…
Игнач, пройдя перед татарским отрядом почти вплотную, едва не задевая морды передних коней, влетел галопом в лесной массив и тут же потерялся в густой летней зелени…
Притормозивший чуть-чуть татарский отряд, вместо того чтобы вновь разогнаться, внезапно совсем потерял ход. Лошади остановились, крутясь на месте… Всадники не могли их удержать, наоборот — батыры начали вести себя как полоумные — кричать, визжать, размахивая в воздухе руками, странно тряся головой… Казалось, что все они стали вдруг исполнять какой-то странный танец, сидя при этом на обезумевших, вьющихся лошадях…
— Я понял! — сказал вдруг стоящий рядом с Аверьяновым Свибля. — Игнач на них пчел навел…
— Рыболов… — вспомнил Коля. — Пчеловод…
— Отшельник, — кивнул Свибля, подтверждая. — Пасечник. Лесной человек…
— На! — подбежавший Глухарь протянул Коле железку. — Смотри, подойдет?
