Владыки полезен кэрлам? Как из чувства личной ответственности свободных простолюдинов извлечь заметную прибыль для себя и для края? До каких пределов полезна трэлам вера в богов?
Сигурду и в голову бы не взбрело прервать чем бы то ни было поток словоизлияний Ивоны Стефановны Прибамбацкой! Дрожь наслаждения охватывала тело Сигурда после каждой ее тирады о Хозяине и его Хозяйстве. Конечно, подсознательно Сигурд отождествлял себя с ним, с бессмертным другом и вождем всего сущего. С Хозяином.
Поэтому он не заметил, как за спиной ушел его единственный корабль.
Вместе с оружием, утварью, скарбом.
Все, что имел он, — уплыло.
Потерю ладьи не заметили и остальные.
Внимание всех привлекли неожиданно появившиеся на Оленьем Холме две фигуры: девочка лет восьми и старик — ее, видно, дедушка — лет семидесяти с гаком.
Оба были одеты в кожаные накидки, украшенные кисточками разноцветной шерсти.
На шее девочки висели восемь ниток глиняных бус: в каждый глиняный шарик была вставлена крошечная голубая искорка бирюзы, обкатанная прибоем.
На голове у дедушки было шестнадцать перьев, пять из которых давно было пора заменить по причине ветхости и облезлости. Однако каждое перо было слегка подкрашено и явно с некоторым смыслом хитро местами пощипано — что-то это значит, поняли все.
Старик держал на согнутых руках небольшую оленью шкуру, на которой стоял довольно увесистый туесок — литров на пять.
Тишина, начавшая распространяться волной от пришедших, наконец охватила весь холм.
Дождавшись тишины, посланцы местного племени, кивнув друг другу, громко и слаженно запели приветственный гимн, явно вызвавший накладки у лингвистических маяков-переводчиков, затруднившихся в масштабе реального времени разобраться подыскать точные синонимы в староваряжском и русском. Однако общий смысл приветствия был вполне ясен:
Счастье в охоте вместе сидевшим!
Пусть Аварук нам поможет кундать!
Мы открываем Лагосы пришедшим,
Бога вам в Душу, Отца — в вашу Мать!
Спев, старик даже прослезился от нахлынувшего на него чувства. Перенеся туесок на оленьей шкуре на правую руку, старик высвободил левую и смахнул с глаз непрошеные слезы…
— Да вы садитесь! Что вы встали-то?! — засуетились вокруг гостей-парламентеров девицы. — В ногах правды нет!
— В жопе нет ее тоже, — пошутил старец, садясь на предложенный пластиковый табурет и протягивая девицам туесок вместе со шкурой.
Девочка испуганно-восторженно оглянулась на дедушку и звонко засмеялась — как колокольчик.
— А ты вот сюда садись, рядом с дедушкой. Что это вы принесли?
Одна из девушек заглянула в туесок и, увидав в нем «лакомство», именно то, которым положено встречать знатных, богатых, ни в чем не нуждающихся гостей, — сырые оленьи мозги, плавающие в свежей оленьей крови, даже отшатнулась от неожиданности:
— Ну и гадость! Я-то думала — ягоды… Аня, чуть в сторону подайся… Ага!
Широкий взмах — и мозги вместе с кровью полетели в темноту… Через секунду вслед за ними полетел и туесок.
— Оленья шерсть… Не дубленая… Лезет клочьями…
Кусок оленьей шерсти полетел вдогонку мозгам и крови.
Одновременно с этим перед посланцами, онемевшими от такого обращения с их Дарами, выросла груда самых разнообразных угощений.
— Что ж ты такая худенькая-то?
— Дедушка, поди, не кормит?
— Девочки, да они ж пещерные. Они, кроме елочных корней и лягушачьих хвостов, ничего не видали-то из еды. С чего тут разнесет? С такой-то диеты?
— Тетя правду говорит? Деточка, тебя как зовут?
— Ахсину-х.
— Небось ты и сладкого никогда в жизни не пробовала? На вот, попробуй для начала…
Одна из девиц сунула Ахсину-х в руки безе. Ахсину-х испуганно отдернула руки от этого странного двойного «гриба».
— А ты, дедушка, на-ка прими для разгона… Сто пятьдесят, с поправкой-то на возраст. Под осетринку-то… С лимончиком.
— Кость? — спросила Ахсину-х, когда запеченный взбитый белок безе хрустнул у нее на зубах.
— Вроде того, — уклончиво ответили ей, чтобы не вдаваться в подробности.
Дедушка Рахтылькон принял «смирновки», закусил осетринкой горячего копчения, а затем и лимоном. Глаза старца округлились, густые седые брови поползли вверх, сошлись на середине лба и сложились там мохнатой двускатной крышей-домиком над нижележащей частью лица.
Проглотив, практически не жуя, закуску, дедушка Рахтылькон склонил набок голову, словно прислушался к какому-то далекому, едва слышному звуку и, как бы убедившись, что звук этот чист тоном и приятен для слуха, протянул вперед руку с пустым стопарем, отлитым из мутного полупрозрачного пластика.
Ему налили еще сто пятьдесят.
Слегка кивнув — не столько наливающей Ане, сколько налитому стопарю, — дед принял, после чего стал отправлять в рот один за другим кружки нарезанного лимона.
Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что каждый очередной кружок с быстротой, почти неуловимой для взгляда, ложился ему на язык, затем мгновенно, с коротким шлепком, плющился о твердое нёбо, после чего засасывался пищеводом дедушки Рахтылькона — с той же неотвратимой безжалостностью, с какой ворота ада засасывают, будем надеяться, души умерших макроэкономистов.
Кружки кончились, дед махнул свободной рукой у себя перед носом, словно отгоняя кого-то, после чего снова вытянул вперед руку с пустым стопарем.
Ему снова налили сто пятьдесят, подставили корзинку с различными сырами.
— А закусить сырком неплохо тоже…
Рахтылькон кивнул и, опрокинув «смирновки», зашевелил в воздухе пальцами, словно обжег их. Выдохнув, он вытащил из корзины благоухающий кусок рокфора и откусил от него знатный кус, как от яблока, мало обращая внимание на голубую плесень, покрывающую и пронизывающую этот сорт сыра, и уж тем более на фольгу обертки.
Через минуту, деликатно отплюнув фольгу в сторону — метров на десять, — дедушки Рахтылькон вновь протянул руку, демонстрируя обществу опустевший стопарь.
— Ну все, последнюю, дед… хватит — нет?
Старик интенсивно замотал головой, отметая на корню предложение налить неполную.
Ему опять налили сто пятьдесят.
Он выпил, попробовал грызть беззубыми деснами пармезан, но, потерпев неудачу, переключился на мягкий вариант крем-сыра «Президент» со специями, который оказалось чрезвычайно удобно вычерпывать из пластикового корыта двумя плотно сложенными пальцами…
Ахсину-х тем временем, покончив уже с третьим безе, старательно облизывала крем с ладоней и запястий обеих рук. Однако эту процедуру ей пришлось прервать: с разных сторон ей уже протягивали не менее интересные, чем безе, вещи: ассорти из фисташкового, бананового и земляничного мороженого, извлеченное из столитрового термоса-холодильника, бокал пепси, бокал «Саян», подносик с зефиром, открытую коробку с шоколадным ассорти от Коркунова, огромный кусок шоколадного торта «Трюфель» и
