Селение любви

– Ты отлично развился! Сбереженные от грязи чувства скопились, поперли – и случился вывих. Это легко выправляется. Будешь переписываться с Виолеттой, встречаться, вы повзрослеете – переживете ничем не омраченный... э-ээ... не омраченное... черт!.. словом – момент... словом, как мы все мечтаем, создадите прекрасную семью...

Меня поеживало биение удушливо-злой горячки, и внутренне зазмеившийся сарказм вырвался неполно, но жадно:

– А я хочу... а-аа... создать семью с... с... – и я замолк.

Он взял только оболочку слов, не тронув подспудного, и махнул на меня рукой с выражением: «После такой глупости о чем толковать?» Родька, по-видимому, согласился с ним и, вдруг вспомнив, что сейчас это ему сойдет, вытер влажный после арбуза рот рукавом, а руки – о штанины. Затем он приступил к следующему виду наслаждений: достал тазик и мыло – пускать мыльные пузыри.

Валтасар и Евсей делили застолье, ведя преувеличенно рассудительную, медленную, разделяемую паузами речь об уникальности Кара-Богаз-Гола, о том, как страдал на берегах Каспия Шевченко. Оба, выпивая, как-то странно заметно играли лицевыми мускулами; звякали вилки.

В то время как надрывное оживление скручивало силу моих нервов в тугой жгут, нестерпимо болезненный при малейшем новом впечатлении, Валтасар потянулся ко мне с печально полураскрытыми губами. Он изнемогал в опьянении, что было так на него непохоже:

– Только не пойми в том плане, что она не может тебя полюбить из-за твоей ноги. Суть совсем не в том. Просто не может же она ждать, когда ты повзрослеешь, получишь образование, начнешь самостоятельно зарабатывать... А ныне тебе доступна лишь любовь на расстоянии, в глубине души. Люби, пожалуйста! Но без троек! Любовь... э-ээ... в принципе, вдохновляет – так закидай учителей пятерками, посвяти своей любимой будущую золотую медаль! – он взял меня за плечи, прижался лбом к моему лбу: – Мысли о твоей ущербности утопи в мозговой работе. Учись и достигай, и тогда станет неважно, хром ты или у тебя ноги... я не знаю... как дубы... Будет важно, каков ты в твоем избранном деле, вот на что будет смотреть умная женщина.

«Красивое ты явление, Пенцов»,– она тогда сказала...

Блистательность воспоминания взвинтила во мне веру в улыбку самых броских невероятий. Трогательность смятения обернулась некой заволокнутостью сознания, что закономерно сопутствует выспренним абсурдам.

– А если она сейчас смотрит на меня так... как ты хотел сказать? – адресовал я Валтасару с медоточивой, мне запомнилось, интонацией.

– Сейчас?.. Когда ты еще... никто? Родион, не лей на пол – пузыри пускают на улице...

Мое истомно замиравшее сердце пошло между тем бить полным ударом, и каждый его толчок одержимо отрицал понятие фантастичности. Будущим летом, заговорил я, онаопять поедет отдыхать в Дербент, и пусть Валтасар меня отвезет туда. Снимет мне комнатку рядом с тем местом, где будет жить она, и уедет. А мы с нейстанем купаться в море, ходить осматривать древние крепостные стены, ворота...

Евсей проглотил водку на сей раз безвыразительно, словно запил водой таблетку.

– Там есть лезгинский театр.

– Во-оо! – воскликнул я взорванно, в неистовой окрыленности таким доводом в пользу моего плана: – Мы будем с нейходить в лезгинский театр!

Я умоляюще смотрел на Валтасара:

– Ладно? Ла-а-адно?..

– Но это из области химерического! Так не делается!

Меня будто оглушило хлынувшим из кадки холодным потоком.

– А-а-а... что делает Давилыч с девчонками?.. А остальные? Ты же сам все, все-оо знаешь! Это не из области химерического? Так делается!А что я поп-п-просил – не делается? – у меня прыгали губы.

По его лицу как бы пробежала тень судороги – оно стало трезвым. Он отшатнулся и, уткнув локти в стол, погрузил лицо в ладони.

– Зачем вы забрали меня оттуда? Говорили – сколько вы все говорили! – чтобы у меня была настоящая любовь... а когда... когда... – я немо зашелся плачем, я раздирающе разевал рот, который сводило и изламывало.

Валтасар, склонивший голову, развел пальцы, высматривая меж них, и мне показалось – глаза его вытаращены. Евсей же, напротив, зажмурился, дернул головой, как бы отметая остолбенение мысли, затем приблизил ко мне сжатый, из немелких, кулак и хрипнул резким шепотом:

– Ты мужик или кто?!

Родька, весь красненький, будто запыхавшийся от бега, тоже сжал кулаки и затопал ногами на Валтасара:

– Отвези его, куда он просит!

Я был само ощущение ошейника с пристегнутым поводком, который тянут изо всех сил.

– Забрали оттуда – и мне только хуже... там... там мне не было бы, как сейчас!– потянув в себя воздух, я словно вдохнул сухой снег, моментально пресекший голос.

Евсей набрал из кружки воды в рот и брызнул мне в лицо. Пенцова будто подбросило из-за стола с вытянутыми вперед руками – он толкнул Евсея:

– Спятил?

Тот с пристуком вернул кружку на стол, прочно взял Валтасара за предплечья и дважды шатнул его: на себя и от себя. Потом он величаво указал на меня пальцем и начал каким-то барственно-брюзгливым тоном:

– Ты – точка всеобщего притяжения? Что-оо?.. – лицо выразило среднее между возмущением и гадливостью. – Я! Я! Я! – как бы передразнил он меня, кривляясь. – Тебеобещали! тебяотвези... – продолжил он, убыстренно двигая руками, будто подкидывая и крутя шмат теста. – А вообразим утопию: она вправду взяла себе в голову и стала ждать, когда ты станешь мужиком. Ты ж на ней не женишься! Это сейчас ты несчастный, а как только сделаешься самостоятельным, начнешь зарабатывать – загоришься на другие цветочки! А ее будешь гнать...

Он жестикулировал все жарче, упорно отталкивая Валтасара, который пытался его обнять. Вдруг Евсей налил стакан и с холодной непоколебимостью произнес:

– Пью за то, чтобы она не оказалась набитой дурой, не вздумала взрастить в себе чувство...

Ужас запустил клыки в мое сердце.

– Не-е-ет!!! – я вскочил с креслица и, не подведи нога, кинулся бы и выбил у него из руки стакан.

Все вокруг затряслось, хаотически искажаясь, делая стены волнистыми, смешивая линии – поглощаясь жалобно звенящим душевным обвалом. Валтасар обхватил меня, стиснул с устрашающей торопливостью, неотторжимой от пожара, горячечно шепча и нежа терпкостью водочных паров:

– Успокойся! успокойся! успокойся!..

13

Ночами я больше не спал – я проводил время с ней. Лишь только закрывал глаза, онаоказывалась передо мной.

Онана песке под солнцем, чей жар теперь, за ненадобностью, так бледен...

Онав протоке, обливаемая дымящимся мучнистым светом, похожим на медово-золотистую пыльцу.

Онако мне лицом. Спиной...

Онана дороге...

Я часто вставал, приоткрыв окно смотрел в небо – оно вбирало мою одинокую неумиротворенность и начинало пылать от угрюмо-черного горизонта до зенита. Я пускал в куст зажженные спички – и все мое существо, каждая мышца восставали против того, что ночью почему-то принято лежать и даже спать.

Гущина грез в их острой причудливости влекла меня по пестрым узорам похождений. Я озарял творимый ночной Дербент фейерверком, выкладывая золотом света фасады его домов то с