окружали груды коробок. Припасы продовольствия. Комнаты заполнены ими снизу доверху. Преступника нигде не видно. Не сговариваясь, оба разом упали, бросились на пол между рядами поставленных друг на друга коробок.
Не успели их тела коснуться пола, как сзади раздался оглушительный грохот и полыхнуло пламя. Гарри пригнул голову и прикрыл ее рукой, стремясь уберечь от взрыва лицо.
Через дверной проем в комнату ворвался тугой горячий вихрь, вмиг забросав все щепками и штукатуркой, превратив электрические лампочки на потолке в град стеклянных осколков.
Во второй раз уже вдыхая едкий запах пороховой гари, Гарри поднял голову. Ужасающего вида щепка — величиной с нож мясника и такая же острая — вонзилась в коробку с бумажными салфетками в двух дюймах от его головы.
Пот, обильно выступивший на его лице, на ощупь был холодным как лед.
Вытащив из револьвера гильзы, он достал приспособление для скоростной подачи патронов, вставил его в паз, щелкнул держателем и закрыл барабан.
— 'Вернись к пославшему тебя', 'Подозрительные умы','Сдавайся!'
Гарри ощутил острую тоску по простым, прямолинейным и ясным, как божий день, злодеяниям, описанным у братьев Гримм, типа зловредной королевы, с аппетитом съевшей сердце дикого кабана, думая, что это сердце ее падчерицы Белоснежки, которую из зависти к ее красоте приказала убить.
5
Конни подняла голову и взглянула на лежавшего подле нее Гарри. Он был весь обсыпан белой пылью, щебнем и блестевшими на солнце осколками стекла. Такое же зрелище, несомненно, представляла и она сама.
Конни знала, что он воспринимает все происходящее иначе, чем она. Гарри нравилось быть полицейским; полицейский в его понятии олицетворял собой справедливость и законопорядок. Нечто, граничащее с ненормальным, как в данном случае, сбивало его с толку, мучило и огорчало, так как восстановить справедливость можно только действием, равным по качеству злу, творимому преступником. Восстановить же в полном объеме справедливость для людей, ставших жертвами маньяка-убийцы, который не чувствовал даже раскаяния по поводу содеянного или страха перед возмездием, представлялось ему совершенно невозможным.
Снова раздался голос маньяка:
— 'Длинноногая девушка', 'Я страдаю', 'Не любн меня, крошка!'
Конни прошептала:
— 'Не люби меня, крошка!' — это не Элвис Пресли.
У Гарри поползли вверх брови.
— Что?
— Это песня Макдейвиса, черт его дери.
— 'Рок-а-хула, бейби','Дождь в Кентукки', 'Горящая звезда', 'Мне так тяжко!'
Голос маньяка доносился откуда-то сверху.
Не выпуская из руки револьвера, Конни осторожно привстала с пола. Посмотрела сначала в просвет между коробками, затем поверх них.
В дальнем конце комнаты, в углу, в потолке был открыт люк. В него вела складная лестница,
— 'Огромный ломоть любви', 'Быстрей целуй меня', 'Гитарист'.
По этой лестнице на чердак вскарабкался человек, по природе своей хуже блевотины самой последней собаки. И дразнил их оттуда, из черного провала люка.
Ей не терпелось добраться до этого подонка и размозжить его поганую черепушку, что, строго говоря, значительно отклонялось от необходимых и достаточных полицейских мер по обузданию преступника, зато шло явно от сердца.
Гарри заметил люк одновременно с ней и, когда она поднялась во весь рост, пошел с ней рядом. Она вся напружинилась, готовая броситься на пол, как только из люка выпадет новая граната.
— 'Делай со мной что хочешь', 'Бедный мальчик', 'Бегущий медведь'.
— Ерунда — это не Пресли! — воскликнула, не таясь, Конни. — 'Бегущего медведя' пел Джонни Престон.
— Какое это имеет значение?
— Олух он царя небесного, — вместо ответа злобно прошипела Конни.
Честно говоря, она и сама толком не знала, отчего ее так взбесила столь банальная ошибка в перечне песенного репертуара Элвиса.
— 'Ты дьявол во плоти', 'Не плачь, папуля', 'Будь нем как рыба'.
— 'Будь нем как рыба'? — засомневался Гарри. Конни поморщилась.
— Увы, боюсь, что это действительно Пресли.
Под аккомпанемент искрящей на потолке от короткого замыкания электропроводки с двух сторон, по разным проходам между рядами доходивших им до пояса коробок, они подошли к лестнице на чердак.
Из внешнего мира, жившего своей жизнью за пыльными окнами, до них донесся отдаленный вой сирен. На помощь им спешили подкрепления и кареты 'скорой помощи'.
Какое-то мгновение Конни топталась в нерешительности. В данной ситуации, когда маньяк сам себя запер на чердаке, правильнее было бы выкурить его оттуда слезоточивым газом или бросить туда безосколочную гранату, чтобы оглушить взрывной волной, и спокойно ждать, когда подоспеет подкрепление.
Но Конни решила, что осторожность может только навредить. Обезопасив самих себя, они подставят под удар всех других обитателей центральной части Лагуна-Бич. Неизвестно действительно ли маньяк загнан в тупик. Ведь на чердаке мог оказаться служебный выход на крышу, которым маньяк не преминет воспользоваться и дать деру.
Гарри, видимо, пришел к аналогичному убеждению. И, приняв решение на какую-то долю секунды раньше Конни, первым полез на чердак.
Она не возражала против того, что он пошел первым, так как понимала, что сделал он это отнюдь не из джентльменских побуждений уберечь от опасности коллегу-женщину. Чуть раньше первой под пули шагнула она, теперь был его черед. Интуитивно они как бы делили риск пополам, и именно это делало их слаженной боевой группой, несмотря на столь явное различие характеров.
И все же, хотя сердце ее бешено колотилось в груди и нервы были напряжены до предела, она, конечно же, предпочла бы идти первой. Куда как занимательней, цепко перебирая ногами, скользить по туго натянутой на высоте проволоке, чем топать по широкому и крепкому мосту.
Она полезла за ним на чердак, а он, добравшись до вершины лестницы и на какое-то мгновение задержавшись на ней, нырнул в темноту. И ничего не случилось: не последовало ни выстрелов, ни сотрясающего здание взрыва — и потому Конни вслед за ним тоже быстро поднялась на чердак.
Гарри, отползший в сторону от мутно-серого квадрата света, теперь сидел на корточках подле лежавшей на полу совершенно голой, неподвижной женщины.
Приглядевшись пристальней, однако, можно было заметить, что это манекен с вечно открытыми глазами, покрытыми пылью, с безмятежно-радостной улыбкой на лице. На лысой голове манекена красовалось огромное пятно от капавшей сверху влаги.
На чердаке стоял тусклый полумрак и кое-что в нем, хоть и с трудом, но можно было разобрать. Бледный дневной свет попадал сюда через систему перегороженных решетками вентиляционных отдушин, находившихся под свесом крыши, и более крупных вентиляционных отверстий расположенных у торцовых стен и прикрытых сверху флюгерными заслонками, и в этом мутном освещении открывались взору затянутые паутиной балки перекрытия остроконечной крыши. В центре во весь рост мог встать даже очень высокий мужчина, oднако ближе к краям приходилось пригибаться и даже опускаться на корточки. Неясные тени окружали их со всех сторон, а груды сваленных друг на друга ящиков для хранения и перевозки вещей так и манили устроить за ними засаду.
