взором строгий губернский пейзаж.
Еще вчера он заприметил газетный киоск на самом углу. Он не спеша подошел к окошку, оно лучилось журнальным глянцем.
— Нет ли «Известий»?
— «Известий» нет. Есть местная — рекомендую взять. Жуткая драка в кафе «Лаванда».
Греков взглянул на киоскера. Неряшливо выбритое лицо, впалые землистые щеки, стесанный мысок подбородка. Женечку удивили глаза — из них изливалось какое-то странное, необъяснимое веселье. И голос был не вполне обычен — заливистый восторженный тенор.
«Чему он так рад?» — подумал Женечка.
Вслух же с готовностью согласился:
— Что ж, почитаем, как развлекаются.
— В «Лаванде» был вечер наших поэтов, — услужливо пояснил киоскер.
Можно вернуться в свой плюшевый номер и полистать грошовую книжку, взятую с собою в дорогу, можно приобрести журнальчик с плохо прикрытыми гениталиями танцующих и поющих звезд. Можно размышлять и прикидывать, когда состоится его свидание с неукротимыми птенцами из Серафимова гнезда. Мариновать его вряд ли будут, командировка имеет лимит. Можно записать впечатления от встречи с человеком-концептом. Есть чем заняться, но мысли скачут. Каждая возвращается к Ксане.
Дивиться, разумеется, нечему. Вполне естественный интерес. («Живу естественно». Он усмехнулся.) Женечка привык отзываться на девичий взгляд, девичий голос, даже на девичий силуэт. Меж ним и явившейся вдруг незнакомкой сразу же возникала связь, не выданная ни словом, ни жестом, но несомненная для обоих. Смущен же он был тем, что скучал. Без Ксаны все оказалось пресным. «Скромное обаянье плебейства?» — спросил он себя, но эта издевка над собственной смутой не помогла.
Он снова призвал себя к порядку. «Дружочек, любой твой шаг табуирован. Ситуация больше чем деликатна. Она, как говорится, чревата. Дозволены лишь учтивость и сдержанность. Учтивость сработает на образ презренного интеллигента — таким тебя здесь воспринимают. Сдержанность посеет сомнение в твоей боеготовности. Стремно».
В это же скорбное мгновение Женечка Греков увидел Ксану. Она вальяжно несла по площади свое крутое крупное тело. Его обтягивал свитерок жгучего зеленого цвета, замеченный при первом знакомстве. Плащик был отменен за ненадобностью, в городе О. нынче безветренно.
Он слушал, как стучат каблучки, ребячески злясь на себя за то, что он обрадован и взволнован. Девушка бросила взгляд на гостиницу, взгляд на киоск, помахала рукой.
— Здравствуйте, Жекочка.
— Здравствуйте, Ксаночка. Приятно, что вспомнили обо мне.
— Как вам спалось в наших краях? Спрашивали газетку в киоске? Желаете быть в курсе событий?
— Не очень желаю, просто привык. Спалось. Во сне мне вас показали.
— Вам повезло. А я — за вами. Хочу вас свести в одно местечко.
— Очень обяжете. Я готов.
Итак, ему снова пошли навстречу. Вряд ли они всерьез полагают, что он их прославит. Но, значит, им важно привлечь с его помощью внимание. Бурский когда-то его учил, что психология клиента устойчива: всякий шум во благо. Но, может быть, все еще разбираются, приглядываются, желают понять, чем все же вызван его приезд. И что за ним? — поиск скандала, расследование или и впрямь попытка анализа? Клиент изучает тебя, дружок. Такая теплынь, а нельзя расслабиться.
— Гляньте-ка, — проговорила Ксана.
Они проходили мимо кафе. Он сразу понял, что это «Лаванда», понял быстрей, чем прочел название. Такие внезапные догадки уже не раз его посещали. Этакие щелчки подсознания. Бурский объяснял их по- своему: «Живете под напряжением, Женечка».
— Кафе «Лаванда», — сказала Ксана.
«Не зря ты приметила, моя прелесть, местную прессу в моей руке. Опережаешь любые вопросы».
— Оно у нас не только кафе. Тут наши поэты стихи читают.
— Хорошие?
— А всяко бывает. Позавчера ребята зашли, не понравилось, сказали: фуфло. Слово за слово, вышел междусобойчик.
Женечка нейтрально заметил:
— Сказано: «Не стреляй в пианиста. Играет как может».
— Кто ж с этим считается? Был выступавший, стал потерпевший.
Она искоса взглянула на спутника. Но Женечка лишь пожал плечами:
— Опасное дело — возросший вкус.
— Вкус у Арефия замечательный, — сказала Ксана. — Зря веселитесь.
«Я, как всегда, — на высоте. На этом знаменитом пригорке. И, как всегда, забываю спуститься. Значит, Арефий тоже там был?» Он улыбнулся:
— Кто бы спорил? Но пианист ведь не виноват.
— Как посмотреть, — протянула Ксана.
Они давно миновали центр, окраину с домами-скворечниками, а впереди перед ними стелилась унылая длинная дорога — не на чем глазу остановиться.
Но Женечку Грекова не привлек бы и более живописный пейзаж. И он на сей раз не занимал себя привычной игрой — гаданьем о тех, кто жил здесь со дня своего рождения, кто здесь когда-то взрослел и старился, не думалось ему и о нынешних, о том, как они надеются, маются, как строится и плывет их жизнь. Все мысли были обращены к его провожатой, шагавшей бок о бок. Эта опасная опекунша все крепче притягивала его — и своим дерзким большим лицом, и низким голосом, и своей статью, даже ее неспешный шаг воздействовал непонятным образом. «Черт знает что», — подумал Женечка.
Он походя бросил осеннюю фразочку о том, как быстро проходят дни, точно они куда-то проваливаются — так легче казалось узнать о существенном.
— А, кстати, кем вы, Ксаночка, будете?
Она сказала:
— А кем дадут.
Он понял, что тема эта больная, но все же осторожно спросил, чем занята она сейчас.
Она сказала — ничем особенным и говорить об этом скучно. Ушла с одной дурацкой работы, ищет другую, а чем она лучше? Похаживает в вечернюю школу, «нерегулярно», никак не развяжется, да если и кончит — толк невелик. Проще сказать, тоска зеленая.
— Здесь у меня нет перспективы.
— В Москву не стремитесь?
Она поморщилась.
— Нет, не стремлюсь. Что мне там делать? Таких, как я, там рупь за ведро.
Греков покачал головой.
— Не ваши слова.
— А чьи же еще?
— Не ваши. Вы себе цену знаете.
Она сказала:
— Знаю, конечно. Думаете, совсем беспородная? Я, Жека, профессорская дочь. Что, не похожа?
— Ну почему же? — пробормотал он неуверенно.
— Не притворяйтесь, вежливый Жека, — сказала Ксана. — Я не похожа. И никаких переживаний. Мать — медсестра, а папа — профессор.
Женечка Греков сказал:
— Я понял. Житейское дело. Служебный роман.
— Нет, Жекочка, вы не угадали. Он был археолог, в земле копался. Он находился в командировке, совсем как вы, и поймал здесь вирус. А может быть, вирус его поймал. В общем, лежал профессор в больничке и в благодарность за заботу взял да слепил медсестре ребеночка. Тут и командировка кончилась.
