Американская дырка

– Пригласил бы в мастерскую. – Я кивнул Анфисе, приветливо махавшей из угла салфеткой.

– Да в любое время!

– У тебя здесь встреча?

– Так, ерунда. Заказ один. Дело мы уже решили.

– Что ж, может быть, сплотимся?

Моё учтивое предложение Олю не воодушевило, но виду она не подала. Зато Белобокин, пребывая, должно быть, в творческой паузе (а что такое муки творчества, как не драматические попытки преодолеть болтовню), определённо стремился к общению. После коротких переговоров к нам за стол перелетела утка по-пекински, а затем Белобокин доставил и графин с Анфисой.

– Так вот, – обратился он к Анфисе, продолжая, судя по всему, прерванный разговор, – у юности нет особенных достоинств. Не то чтобы я предпочитаю зрелость или старость, но в чём преимущество юности? Только в юности. В ней самой. Однако при этом – сколько лишних движений, пустого самоутверждения, суеты!.. Ведь это только кажется, будто в юности хорошее настроение длится годами.

Похоже, решив с Анфисой дело, Белобокин теперь был не прочь её закадрить, клюнув на не по годам девичий стан (ей уже по меньшей мере было сорок) и особенно на совсем не пострадавшие от времени ноги.

– Это вы как профессиональный художник судите? – вступилась за юность Оля.

– Я сужу как мужчина, достигший зрелости. Интеллектуальной, физической и половой.

– Поздновато, – фыркнула Анфиса.

Зря фыркнула. Не знаю, сколько было Карлсону, но против Белобокина он бы не потянул.

Чтобы избежать пошлятинки, непременной во всяких играх по распределению половых ролей, я увёл разговор в сторону:

– То есть ты, Вова, как художник, думаешь иначе, или же ты просто не согласен с лычкой «профессиональный художник»?

– Кто такой профессиональный художник? – подделся на мою уду Белобокин. – Тот, кто расценивает реальность как товар и представляет её в том же духе, в каком реклама представляет свою чепуху – самовертящиеся зубные щётки и самонаводящиеся тампоны. Новизна – составная часть потребительской стоимости товара, его необходимое качество. Теперь же и искусство сделало новизну своей первейшей заслугой, а СМИ и всякого рода печатный глянец организуют рынок духовных ценностей повышенного спроса. Профессиональный художник относится к своей работе как к продукту, имеющему товарную стоимость. В этом он принципиально неотличим от фабрики игрушек или любой другой фабрики и не может рассчитывать ни на что такое, на что не могла бы рассчитывать она. Если смотреть так, то я, конечно, не он. То есть не профессиональный художник. Мои творения настолько бесценны, что ничего не стоят – всё равно со мной за них никто не сможет расплатиться.

Некоторое время мы бойко орудовали палочками, тягая в рот затейливый китайский корм.

– Случались ли такие времена, когда искусство не было товаром? – Я поднял над столом бокал, мы чокнулись и выпили: я с Олей – вино, Белобокин – водку, Анфиса – только что принесённый дынный сок. Должно быть, как деловая дама, она была за рулём.

– Случались, – сказал Белобокин. – Только давно. Когда всё было едино. Потому что изначально, в целости своей религия, философия, искусство и наука – это, конечно, не товар и даже не наитие, а, – он поднял палец и потряс им, – бдительность. Мы к этому со временем вернёмся. Смысл сущностный отыскивается в умолчаниях. Немота о главном бесконечно выразительнее оседлавших его слов.

В общем-то Белобокин был уже пьян, я просто не сразу заметил.

Макнув кусочек утки в сложный китайский соус, он с откровенным вожделением принялся разглядывать Анфису.

– Под вашим взглядом я дымлюсь. – Смутить Анфису было сложно.

– Устал от одиночества, – посетовал Белобокин, так что это, видимо, не было главным. – А так хочется любви, ласки, понимания и изящного разврата.

– Наша фирма подобные услуги не предоставляет.

– А в порядке личной инициативы? – Белобокин постоянно поступал так, будто действительно верил, что от всего можно сбежать.

Анфиса сказала в пространство:

– Мне, кажется, пора. – И, обратившись к нам с Олей, добавила, подтверждая мою догадку о машине: – Вас подвезти?

Похоже, она решила, что Белобокин нам испортил ужин и горячее мы уже есть не станем. Как бы не так.

– Спасибо, – улыбнулся я. – Нам рядом.

– Ну, тогда счастливо, – пошевелила на прощание пальчиками Анфиса.

– Куда же вы, куда?! Богиня, Афродита, гурия! – воззвал вослед Анфисе Белобокин, но тщетно – она даже не обернулась.

– Облом, – меланхолично обронила Оля.

– Человечество, человечество, э-хе-хе!.. – не теряя присутствия духа, сказал Белобокин и налил в рюмку водки. – Человек обречён на одиночество. Даже деревья и бессловесные твари не хотят быть с нами откровенными. Потому что – с какой стати? Ничего хорошего, кроме парника и хлева, им от нас не светит.

– Не обобщай. – Я нацелил палочки в поданное «гу лао жоу». – Это частный случай. Просто ты теряешь форму.

– Истинное величие при жизни почти никогда не бывает оценено по достоинству. – Если Анфису смутить было трудно, то Белобокина – невозможно. Вот уж кто обладал предельной «трезвостью самоотчёта». – Ещё реже величие сочетается с богатством. – Вова выпил. – Почему так? А потому что. Во-первых, величие оскорбляет современников. Во-вторых, нельзя же, в самом деле, быть титаном да ещё брать за это деньги. В-третьих, кузминское: «Если б я был мудрецом великим, прожил бы я все свои деньги, отказался бы от мест и занятий, сторожил бы чужие огороды – и стал бы свободней всех живущих в Египте». Но вернее всего сказал Ибн Зейд, когда на вопрос багдадского халифа, отчего это мудрецы проводят свой век в бедности, отчего не совпадают талант, слава и богатство, сказал кратко: ибо совершенство редко. – Белобокин вновь наполнил рюмку. – Среди великих я не исключение.

– Ты ошибаешься. – Мы чокнулись. – Как человек, украшенный талантами и добродетелью, ты просто презираешь излишества. И потом – ты скромный. Боюсь, ты даже не успел поведать этой гурии о своём величии.

Я хотел выведать у Белобокина, какие у него дела с Анфисой, но не был уверен, что об этом удобно говорить напрямую. Однако всё открылось само собой – видно, утаивать тут было просто нечего. По крайней мере, ему. И опьянение не в счёт – в таком состоянии русский человек только начинает задумываться, как провести вечер.

– Да, я украшен талантами и добродетелью, – согласился Белобокин. – И я скромный. Но о моём величии её наверняка известили. Это же она меня на такой заказ подсадила...

И Белобокин поведал вот что. Оказывается, в следующем 2011 году Королевская шведская академия наук отмечает стодесятилетие учреждения Нобелевской премии. По этому случаю объявлен конкурс на проект памятника Альфреду Нобелю, который (памятник) предполагается установить в публичном месте города Стокгольма. Так вот, нашлась какая-то псковская контора, которая не только помогла Белобокину оформить заявку на участие в конкурсе, но и согласилась оказать спонсорскую поддержку на стадиях проектной разработки и сооружения модели монумента. Причем его, Белобокина, эти доброхоты отыскали сами – стало быть, слава о нём пошла уже из конца в конец и даже дальше...

– И что же? Проект твой личный или были пожелания? – Я налил себе и Оле вина, а Вове – водки.

– Вся визуалка, пластика, пространственное решение – мои. Но где ж ты видел спонсора без пожеланий?..

– Бум! – не сдержал я за зубами маленький взрыв.

Вова посмотрел на меня настороженно, но я поднял бокал, и изданный мною звук был расценен как предложение выпить.