«Полтергейста» и «Наследия», а в России мейстерзингеры «Король и шут» с балладами про нечисть собирают стадионы, мистические кружки решают вопрос, отражает ли выпуклое зеркало человека вместе с душой, как плоское, или без, остальные же в свободное время ищут гнёзда ангелов. Про жажду священных империй и ожидание мистических королей я уже не говорю. Короче, метафизика сильно подвинула регулярную физику. На этом фоне моя невинная алхимическая доктрина в каком-то смысле и впрямь могла смутить умы.
Исходная идея, как всякое откровение, была проста и в общих чертах выглядела так. Земля представляет собой не что иное, как постоянно действующую печь-атанор с заложенным в неё философским яйцом, так называемый тройной сосуд – разумеется, естественного, нечеловеческого творения. Любопытно, что во все века подобное понятие о природном устройстве адептами подразумевалось, но никогда не было в доступной форме предъявлено. То есть в каком-то смысле я говорил об очевидном, поскольку алхимики всегда были согласны с тем, что атанор – место, где совершается великое делание – своеобразный микрокосм, а цель великого делания – воспроизведение того, что само собой вершится в недрах. Схема приблизительно такова: огонь сидит в глобусе, как Иона в чреве Левиафана, а философское яйцо окружает его наподобие сложной двустенной сферы, где при необходимом давлении и температуре из первой материи камня – ребиса – и производится чудесный lapis philosophorum. Излишки жара отводятся через вулканы (на своём кабинетном глобусе я даже отметил их цветными бумажками-маркёрами), а магистерий, по мере готовности, в определённых местах переносится за пределы внешней сферы, где вступает во взаимодействие с грубой материей и милостиво её облагораживает.
Альберт Великий, изготовивший некогда деревянного человека и вдохнувший в него жизнь, в своём труде «Состав составов» высказал мысль, что происхождение металлов идёт циклическим путём. Моя схема полностью с этим положением увязывалась. Рождение золота происходит на внешней поверхности сферы яйца в местах выхода философского камня. Далее всё идёт по Глауберу, открывшему одноимённую соль и пустившему в обращение теорию, будто металлы, раз дошедшие до состояния золота, проходят цикл в обратном порядке, делаясь всё менее совершенными, – оттого рудокопы берут на поверхности земли так много железа и так мало золота. Словом, как сказано в сочинении «Физическое и мистическое посвящение в таинство Демокрита, греческого алхимика» («Physiques et mystiques de Democrite le mystagogue, alchimiste grec»): «Природа забавляется с природой, природа содержит природу и природа умеет побеждать природу».
Но, несмотря на то что подобный взгляд на мастерскую недр всегда алхимиками подразумевался, модель этой мастерской никогда не была описана. Скорее, она представала в ряде метафорических образов, как то: «Тот же, кого моют, является змеем питоном, источник жизни которого лежит в земной слизи, состоящей из вод потопа, объединённых вместе, когда все составные части были водой, и змей этот должен быть побеждён и пронзён стрелами бога Аполлона, светлого Солнца, то есть нашего огня, равного солнечному» или: «Сера есть жир земли, сгущённый в рудниках умеренной варкой до тех пор, пока не затвердеет». Впрочем, справедливости ради следует признать, что описание Земли как печи-атанора с философским яйцом внутри было дано в герметической книге «Liber mutus» («Немая книга»), содержащей единственную строчку текста, а в остальном состоящей из символических изображений природного процесса варки камня и трансмутации вещества, а также в четырёх пантаклях Ианитора Пансофуса. Но представьте – до меня никто не удосужился расшифровать эти фигуры верно!
Одно из главных оснований теории великого делания, заложенное ещё первыми герметиками, составлял закон, по которому минералы, скрытые внутри земли, зарождаются и развиваются подобно органическим существам. Задача философов – отыскать тайные средства и открыть скрытую силу, употребляемые природой для сохранения и улучшения семени металлов, чтобы в короткие сроки при оптимальном режиме создать в атаноре то, что создаётся в недрах при помощи подземного огня. Такова была стратегия и Фламеля, и Парацельса, а Дионисий Захарий и вовсе следующим образом определял священное искусство: «Алхимия – это часть естественной философии, показывающая способ усовершенствования металлов, подражая, по возможности, природе».
В чём же состояла и состоит основная проблема великого делания? «Чтоб трансмутация возможной стала вне шахты, выделить ты прежде их дух обязан...» То есть дух металлов, который есть сера и меркурий философов. Но дело в том, что prima materia священного искусства, необходимая для приготовления порошка проекции, превращающего неблагородные металлы в золото, в доступном виде не встречается в природе со времён сотворения мира. А то, что доступно в естественном виде, называется, как это ни парадоксально, materia secunda. Так вот, именно извлечение сульфура (алхимической серы) и живого серебра (алхимического меркурия) из вторичной материи как раз и составляло основную техническую проблему великого делания. После того как я с помощью расшифрованных рисунков из «Liber mutus» и пантаклей Пансофуса представил убедительную модель Земли как печи-атанора, проблему эту, конечно, всё равно нельзя было считать решённой, но тем не менее появилась перспектива извлечения из недр в готовом виде как первородного золота (что уже подтвердили последние данные из Кольской СГС), так и собственно магистерия, а также его полуфабриката – гермафродита-ребиса. Доказательством этого, в частности, служит известная формула герметиков: «Visita interiora terrae, rectificando invenies occultum lapidem, verat medicinam» («Посети глубь земли, очищением обретёшь сокровенный камень, истинное лекарство»). Признаться, меня так и подмывало вместо невинного «interiora» набрать демоническое «inferiora», но я сдержался.
В общем, я по собственной инициативе пошёл дальше поставленной задачи, проскочил золотой кладезь как вздор, безделицу и соорудил куда более привлекательную ловушку, поскольку известно, что истинный предел желаний для всякого, кто умеет желать, – это lapis philosophorum, он же эликсир, он же великий магистерий, он же тинктура третьего порядка, он же истинное лекарство, он же пудра проекции, он же красный лев etc. – величайшее из чудес, бесценное сокровище, равного которому нет на этом свете, так что обладателю его, по выражению Фламеля, «более нечего будет вожделеть на земле». Ведь магистерий философов не только обращает рядовые металлы в золото и серебро, а горный хрусталь и другие булыжники в чистейшие рубины и бриллианты, но также, будучи разведённым в воде или водке и в таком виде известным под названием всемирной панацеи или эликсира бессмертия, излечивает все болезни и увечья, возвращает молодость, укрепляет память, многократно продлевает жизнь (Артефиус, употребляя панацею четырежды в год, собирался прожить тысячу лет, что ему, по некоторым сведениям, удалось) и едва ли не воскрешает из мёртвых. Кроме того, магистерий заставляет растения цвести и плодоносить круглый год, а в самой высшей степени своего могущества под именем spiritus mundi даёт своему обладателю разум ангела, власть над миром духов и открывает тайны бестелесного существования. Вот какой клад таится в недрах, вот что мы, не ведая того, попираем ногами.
Этот вдохновенный увраж был написан и скомпонован таким образом, что читателю, дабы понять, что перед ним умное и основательное сочинение, вовсе не требовалось самому быть умным и основательным. Особого внимания заслуживали две ключевые позиции: 1) упоминание о новейших научных данных из Кольской скважины как о бесспорном факте и 2) вполне серьёзное обещание извечно желанных человечеством благ (власть над материей и физическое бессмертие), которые невозможно приобрести за золото и никаким иным путём, кроме эзотерического пути великого делания или же отчасти изведанного и вполне осуществимого, хотя и затратного пути сверхглубокого алхимического бурения.
Подпись под работой стояла несколько вычурная, в духе адептов прошлого – Дзетон Батолитус. Сиречь Ищущий Камень Глубин.
2
Моя парадная внизу по-прежнему была засыпана палой листвой – сколько помню, дому не везло с дворниками. Вот и нынешняя: улыбается сама себе, как счастливый человек, и всё ей мило, всё ей в радость – такой дворец доверь, назад шалаш получишь. Зато растаял снег. Первому снегу и не пристало стоять долго – в ноябре им лакомится Балтика, слизывая влажным языком ветра, так что к декабрю он набивает ей оскомину.
Мы с Олей вышли во двор, и я в очередной раз залюбовался новой резиной, которую поставил на свою «десятку» третьего дня после раздачи жалованья в «Танатосе». Скаты были почти девственны, почти незапятнанны и хранили в себе достоинство надёжной, уверенной в завтрашнем дне вещи. Вид их будил сильное чувство.
Я должен был завезти Олю в Горный, после чего рассчитывал отправиться на Чехова в офис и в
