и хрипло кашляла, иногда замирала, как будто от сильного спазма. Вообще, многие жители этой непонятной станции производили впечатление больных и немощных: ходили медленно и ссутулившись, часто стонали и тяжело вздыхали.
Женщина начала без вступлений и довольно недружелюбно:
— Кто ты такой и откуда будешь?
— Я — Игорь Кудрявцев. Из Москвы.
— С Московской линии что ли?
— Нет, из Московского метро. Государство — Полис.
Последовала долгое молчание, нарушаемое лишь неприятным сопением конвоира сзади.
— А я и не знала, что московское метро соединяется с минским, — с насмешкой произнесла женщина.
— Оно не соединяется. Мы сюда на вертолёте прилетели, по воздуху.
Последовала ещё более долгая пауза.
Допрос шёл долго. Хотя обе стороны общались на русском языке, казалось, что они с разных планет. Радист несколько раз разъяснял местной обстоятельства приёма радиопередачи (что такое радио, она представляла смутно). Он терпеливо повторял ей, что они прилетели, чтобы наладить связь, а по возможности, и постоянный контакт с их метро. Рассказал про вертолёт, вышку мобильной связи, их путь сюда и столкновение с дикарями в дебрях бело-жёлтого растения.
Местные вели тщательный перекрёстный допрос. Женщина выходила, оставляя его наедине со стражником, с кем-то совещалась. До Радиста долетали фразы: «Всё что говорит каждый из них сходится до мелочей... но легенду можно выдумать... ты видел их оружие... во всём Муосе столько боеприпасов ни у кого не осталось, даже в бункерах Центра... А пайку их видел... тушёнку, в Муосе такой нигде не делают... да и откормленные смотри какие... Не уж то и вправду с Москвы... Здорово б, если б это оказалось правдой... Но кто мог им послать сигнал?.. Короче нужно в нижний лагерь их, там пусть Талашу докладывают и сами разбираются, не нам эти загадки разгадывать».
Через некоторое время Радисту показалось, что женщина начинает ему верить, во всяком случае, очень хочет ему верить, хотя и пытается это скрыть. Её выдавали вопросы, которые она задавала с плохо скрываемым любопытством: «Есть ли у вас радиация? Много ли у вас мутантов? Чем вы питаетесь?». Но на некоторые вопросы Радист просто не мог ответить, не понимая их смысла, чем вызывал ещё большее недоумение у ведшей допрос: «Есть ли у вас ленточники? Все ли станции у вас поделены на верхние и нижние лагеря?».
Почувствовав изменение отношения, Радист осмелился и спросил:
— А почему вы все здесь так одеты?..
Женщина молчала. Радист подумал было, что спросил что-то по местным меркам неприличное. Но вдруг женщина откинула капюшон балахона и Радист содрогнулся. Правая щека и весь лоб женщины были сплошной опухолью насыщенно-бордового, местами сиреневого цвета. Опухоль натянула рот, правая сторона которого растянулась в какой-то чудовищной улыбке. Глаз от опухоли заплыл, что делало лицо ещё более отвратительным. По нетронутым опухолью частям лица можно было предположить, что женщине было не больше двадцати пяти. Если не считать опухоль, лицо было худым и очень бледным. Это было так ужасно и неожиданно для Радиста, что он отшатнулся. Женщина поспешно натянула балахон, и снова закашлявшись, сказала:
— Уже теперь-то точно вижу, что ты не из Муоса. Привыкай, красавчик: здесь ты ещё и не то увидишь... Добро пожаловать в Муос...
Потом, помолчав, добавила:
— Ещё не так давно, до прихода в Верхний лагерь, я была самой красивой девушкой в моём поселении, женихи чуть не бились за меня. А теперь... Да, проклятая радиация, прости Господи. Ладно, хватит на сегодня...
От последних слов местной Радисту стало не по себе — одна мысль о том, что ему снова придётся общаться с этой уродиной бросала в дрожь. Но этого не случилось. Несколько часов они сидели по разным углам этого странного поселения под прицелами странного оружия. Местные о чём-то совещались между собой, кого-то ждали, куда-то ходили. Наконец их собрали всех вместе и объявили, что ведут в Нижний лагерь. Их подвели к лестнице, ведущей куда-то вниз и обрывающейся гермоворотами уже знакомой местной конструкции. Один из балахонщиков открыл лепестковый люк, и они поочерёдно прошли внутрь. Люк за ними сразу закрыли — никто из жителей Верхнего лагеря за ним не шёл.
Если атмосфера Верхнего лагеря была пропитана вонью полусгнившего мяса и угрюмости его жителей, одетых в балахоны, то в Нижнем лагере царил запах немытых людских тел, еды, плохо убираемых туалетов; гомон сотен голосов, крики, смех и плач детей. Весь лагерь был похож на муравейник, причём обитателями муравейника были дети, подростки и совсем уж молодые люди. Они были одеты в какие-то обноски, но ни одного балахона Радист не увидел. До Радиста дошло, что Нижним лагерем являлась собственно станция метро, Верхним — подземный вестибюль и переходы.
Их встречали парни и девушки. У некоторых были перекинуты за спину всё те же странные самострелы, такие же, какие они видели в Верхнем лагере. Встречающие были более приветливы — они поздоровались со всеми за руку и пригласили идти за собой.
На станции, или в лагере, как его здесь называли, буквально негде было ступить. Привычных для Московского метро палаток здесь было мало. Стояли какие-то коробки, неуклюжие каркасы, обитые досками, фанерой, картоном, тканью, соломой и ещё невесть чем. Видимо это и было жильём местных жителей. Кое-где у стен были набиты деревянные помосты, образующие второй этаж и на импровизированном втором этаже стояли, прижавшись друг к другу, такие же убогие лачуги. Аналогичные помосты возвышались над метрополитеновскими путями с обеих сторон платформы. Под сильно закопчённым потолком болталось несколько тусклых лампочек. В трёх местах, на свободных от лачуг площадках, горели костры, на кострах готовилась какая-то снедь.
Их провели в служебное помещение в торце платформы, в котором местное начальство, видимо, проводило собрания с жителями. Даже здесь у самых стен Радист увидел нары, прикрытые тряпьём, — в свободное от совещаний время это помещение тоже использовали для жилья. Садились прямо на эти нары и на табуретки, которые местные доставали прямо из под нар, небрежно вытирали рукавами от пыли и подавали приглашённым. И всё же всем сидящих мест не хватило.
Радист обратил внимание на девушку, которая руководила встречей. Радист придирчиво её осматривал, боясь увидеть признаки ужасной болезни, которой болела открывшаяся ему обитательница Верхнего лагеря. Но эта девушка выглядела вполне здоровой. Более того, она была красива и обаятельна: почти всё время говорила с едва заметной дипломатичной улыбкой и при этом старалась смотреть собеседнику в глаза. Убедившись, что все готовы её слушать, она заговорила быстро и складно, как будто целый день готовила и учила наизусть свою речь:
— Чтобы упростить наше дальнейшее общение с вами, сразу сообщу, каким объёмом информации, любезно предоставленной жителями Верхнего лагеря, мы уже владеем. Совет Верхнего лагеря сообщил нам, что Вы появились со стороны Партизанской. Вы называете себя жителями Московского метро, прилетевшими сюда на вертолёте на зов какой-то радиостанции. Совет Верхнего лагеря не нашёл никаких данных, которые бы опровергли Ваше сообщение. Во всяком случае, мы почти исключили вероятность того, что вы являетесь американцами, ленточниками, и тем более, лесниками или агрессивными диггерами. Других врагов в людском обличии мы до сих пор не знали, поэтому вас относить к врагам тоже будет не справедливо. Являетесь ли вы друзьями и теми, за кого себя выдаёте, перепроверить не просто. Поэтому мы допускаем, что сказанное вами является правдой, но вынуждены относиться к вам с определённой осторожностью. Мы постараемся оказать вам в разумных пределах содействие в осуществлении ваших целей. Но оружие, как вы сами, надо думать, понимаете, вернуть сейчас мы не можем. Это может быть сделано только тогда, когда вернётся наш Командир. Прежде, чем задать вам интересующие нас вопросы, мы готовы ответить на те вопросы, которые интересуют вас.
Радист едва улавливал смысл этих словесных изысков, которые местная выпалила нереально быстро, практически на одном дыхании. И он был готов биться об заклад, что его военизированные спутники,
