От Кати исходил сильный запах пота, немытого тела и прокисшего молока. Женского молока. Радисту стало противно и одновременно стыдно от осознания того, что его могут сейчас увидеть уновцы. Он снова оттолкнул Катю со словами:
— Уходи, Катя, уходи. Я не буду этого с тобой делать.
— Но почему? Ты ведь не знаешь, как я могу! Я же больше ничего не прошу от тебя. Только возьми меня.
Она пыталась схватить Радиста руками между ног и он открыл рот, чтобы закричать. Но тут услышал знакомый голос Светланы, открывшей «дверь»:
— Катенька, уходи отсюда. Гость же сказал, что тебя не хочет. Иди, там твои дети.
Внезапно Катя разрыдалась и истерично начала причитать:
— Да что тебе мои дети? У тебя же своих нет! Что вы все на мне крест-то поставили? За что мне наказание такое!?
Последние слова она почти кричала и выбежала из палатки, громко и уж совсем по-детски всхлипывая. Светлана, проводив Катю взглядом, обратилась к Радисту:
— Можно войду? Да ты не бойся, я приставать не стану. И не думай, что я подслушивала, просто моя квартира рядом.
— Да ладно, входи... Чего это она?
— Решила тебя соблазнить. По нашим законам, если она от тебя забеременеет, ты будешь вынужден на ней жениться. А так, бедняжке, мало что светит. Мужиков-то у нас меньше, чем баб. Кто её с двумя детьми, да такую несимпатичную возьмёт...
Светлана ещё что-то говорила о местных обычаях, но Радист спросонья её слушал в пол-уха. Девушка это заметила и как всегда быстро исчезла, хлопнув его перед уходом по плечу:
— Ладно, спи.
Тяжёлые мысли, посещавшие его до кошмара, с тройной силой навалились на Радиста. Перегруженный мозг трансформировал их в какой-то очередной кошмар, в который почти сразу провалился Радист.
«Атас! К оружию! Удар с Юга!». Радист, выползая из вязкой тины своих кошмаров не сразу понял, что это уже не сон. Когда он всё же заставил себя открыть глаза и прислушаться, по голосам и звукам со станции понял, что что-то случилось. Он высунул голову из квартиры.
На станции царил хаос. Сотни партизан, включая детей, бежали в разных направлениях. Почти у каждого в руках были арбалеты, копья и ещё какие-то предметы. Поначалу казалось, что партизан охватила паника, но уже спустя минуту это впечатление бесследно испарилось. В их перемещениях был явный порядок: каждый из них знал, куда и зачем бежит. Радист подошёл к своим. Москвичи недоумённо смотрели на происходящее, не понимая, что происходит. Предположили лишь, что партизаны ожидают нападение со стороны южных туннелей.
Радист смотрел и не узнавал тех заморённых, убогих оборванцев, какими они ему представились вчера. Это были воины. За считанные минуты они встали в боевые порядки, защищая свою станцию от приближающегося неведомого врага. Отсутствие стрелкового, и тем более, автоматического оружия заставило местную цивилизацию принять на вооружение и модифицировать средневековые методы боя. На платформе и над помостами со стороны южных туннелей Партизаны расположились плотными полукольцами, вогнутыми внутрь станции. Каждое из полуколец состояло из семи линий защитников. Первую линию составляли лежащие стрелки с арбалетами, вторую — сидящие на полу, третью — стоящие на коленях, четвёртую стоящие в полный рост, пятую, шестую и седьмую — стоящие на скамьях разной высоты. Таким образом, линия обороны Партизан представляла собой ощетинившуюся арбалетами живую наклонную стену. В сторону каждого из туннелей было направлено около сотни арбалетов, что позволяло метать во врага тысячи арбалетных стрел в минуту. Впереди каждого из полуколец были подняты закреплённые на шарнирах и поддерживаемые тросами высокие щиты, обитые жестью. Каждый из Партизан, задействованный на этой линии обороны, целился в невидимого врага, прячущегося за щитами.
В какой-то момент щиты упали и в то же мгновение хлопки срабатывающих арбалетных пружин слились в один громкий рокот. Как только туча стрел исчезла в глуби туннеля, несколько партизан натянули канаты и щиты снова поднялись. Партизаны стали спешно перезаряжать арбалеты. За те две секунды, пока тоннель был открыт, луч прожектора выхватил крупный силуэт в глуби туннеля — видимо в него и целились арбалетчики.
Пока первая линия обороны отражала нападение, в метрах десяти за ней формировалась вторая, которую составляли женщины и подростки. У каждого из них в руках тоже были заряженные арбалеты, правда меньших размеров.
Десяток мужчин и женщин с копьями и около полутораста совсем маленьких детей — тех, кто ещё не мог держать в руках оружие, собрались в северной части станции. Эта группа, видимо, должна была покинуть станцию, если враг окажется сильнее.
Дехтер с Рахмановым уже обговаривали, как им у местных выпросить своё оружие, чтобы тоже принять участие в бое. Но в этот момент кто-то скомандовал: «Отбой учебной тревоги». Партизаны, как не в чем не бывало, переговариваясь и шутя, стали расходиться со своих боевых позиций. Уновцы ходили рассматривать «врага» — обвитый тряпьём деревянный манекен, грубый муляж какого-то местного чудовища. Несколько пацанят выдёргивали из него глубоко впившиеся стрелы. Ещё одна девочка ходила чуть дальше, собирая стрелы промахнувшихся, но таких было совсем немного.
Утром вернулся Кирилл Батура — Командир Нижнего лагеря Партизан на станции Тракторный завод. Он ходил в Центр по какому-то важному делу, на момент пришествия уновцев его в лагере не было.
Дехтера и Рахманова командир вызвал к себе. «Апартаментами» командира являлось небольшое служебное помещение, убранство которого составляли стол, несколько стульев, три шкафа с потрёпанными папками и книгами. На столе, как раз над креслом командира, был подвешен на ремень АК, видимо командиру и принадлежавший.
Командиру на вид было лет сорок — он, как специалист, пользовался правом долгожительства. Может быть, он был намного моложе — старили его борода, лысина и красные, больные или невыспанные глаза.
Было видно, что Командир рад встрече и вместе с тем чем-то озабочен. Он сразу же вышел из-за стола, подошёл к вошедшим и поочерёдно схватив руку каждого, двумя своими костлявыми руками долго её тряс, приговаривая:
— Очень рад, товарищи, очень рад встрече, Кирилл Батура, местный Командир.
Он не подал виду, что его смущает маска на лице Дехтера — видимо ему партизаны уже сообщили о странности уновского офицера.
— Вы извините за те временные неудобства, которые Вам были причинены в Верхнем лагере. Знаете ли, у нас тут очень неспокойно в Муосе.
С этими словами по лицу Батуры пробежала тень, но потом он оживился и снова заговорил:
— Что это я... Лёнька, а ну-ка сообрази нам с москвичами. И «Брестской» бутылочку достань...
В дверь вошёл Лёнька — пацан лет четырнадцати, видимо выполнявший роль адъютанта Командира, и с недовольным лицом безапелляционно заявил:
— Дядька Кирилл, там всего три осталось. Сами ж говорили, на День Объединения Муоса выпьем...
— Да, мать твою, я кому говорю, неси! До объединения Муоса можем не дожить. А тут такие гости!
Пока они разговаривали, недовольный Лёнька куда-то сходил и принёс довоенную бутылку водки, чудом уцелевшую в течении стольких лет, а также доску, на которой было аккуратно порезано солёное сало с прослойкой и стояла миска с дымящейся очищенной варёной картошкой.
Лёнька нарочно громко стукнул бутылкой по столу, а также почти бросил дощечку на стол, от чего одна картофелина скатилась с миски, злобно развернулся и пошёл на выход. Батура что-то хотел рявкнуть ему в спину, потом махнул рукой, достал три рюмки, разлил и кратко сказал:
