сейчас мы идём в Центр, там есть специалисты, создавшие радиопередатчик. Они наладят связь с Москвой и тогда, может быть, Москва пришлёт нам настоящую военную помощь. Подумай сама: имеем ли мы право рисковать жизнями этих людей ради сиюминутного выигрыша в сражении со змеями и диггерами или даже ленточниками?
Не смотря на оптимизм в словах Светланы, Анка была разочарована. Очевидно, эта минская амазонка рассчитывала уже в ближайшее время организовать победоносное наступление объединённых партизанско-уновских отрядов против своих врагов. Она слушала, стиснув зубы, и когда Светлана окончила, в помещении застыла тишина. Потом она медленно и устало проговорила:
— Мы преклоняемся перед мужественными москвичами, которые пришли в наше метро. Не смотря на то, что я не могу понять смысла вашей миссии, я клянусь, что Первомайцы будут оказывать вам помощь во всех ваших делах. И да хранит вас Бог.
После этих слов Партизанские командиры и Светлана перекрестились и направились к выходу. Дехтер тоже хотел идти, но Анка остановила его. Когда остальные удалились, Анка подошла к Дехтеру, мягко опустила руку на его голову и стала стягивать маску. Дехтер схватил её руки, но Анка настояла:
— Я предпочитаю разговаривать, видя лицо человека.
Она стащила маску, спокойно посмотрела на изуродованное лицо Дехтера, провела по своему рубцу на щеке и с тёплой улыбкой сказала:
— Видишь, мы с тобой похожи.
Потом она протянула руку к лицу Дехтера. Он сделал шаг назад и хотел отвернуться, но Анка ступила за ним и всё-таки провела влажной ладонью по увечной шершавой щеке Дехтера. Затем она серьёзно, не опуская руки, произнесла:
— Поклянись, солдат, передо мной и пред Богом. То, что сказала Светлана — это правда?
Дехтер словил себя на мысли, что его второй раз просят поклясться на верность этому народу. Но теперь он спокойно, уверенно и абсолютно искренне сказал:
— Да, Анка.
Анка пристально посмотрела в глаза Дехтера. В разучившихся плакать глазах появились слёзы. Она обняла и прижалась к мощной груди Дехтера и прошептала:
— Я верю тебе, солдат. Не обмани меня.
К краю платформы уходивший отряд вышли провожать все Первомайцы, не задействованные в дозорах. Они были не так эмоциональны, как Пролетарцы. Но ощущалось, что приход москвичей принёс и на эту Богом забытую станцию огонёк надежды. Анка не отходила от Дехтера. Сейчас она больше была похожа не на грозную атаманшу, а на обыкновенную женщину, провожающую на войну своего мужа. Дехтер в семистах километрах от своего дома неожиданно нашёл близкого человека. Они с Анкой провели в её хижине, сложенной из ржавых закопчённых листов жести, несколько часов. Они не объяснялись в любви, не углублялись в сентиментальности и их близость не была бурной. Сложилось так, что они сразу стали семьёй, как будто провели десятитысячную ночь в одном доме. И почему-то, ни Первомайцев, ни других Партизан, ни даже москвичей это не удивило. Дехтер ясно осознал для себя, что в Москву он уже никогда не вернётся. И он также ясно понял, что и в Муосе у него не будет счастья, и жить ему осталось совсем недолго. Но осознание этого совсем не испугало его. Он смело шёл навстречу своей судьбе, навстречу смерти. И у него на шее висел нательный крестик на толстой бечёвке, который ему подарила его женщина — Анка. Он раньше никогда не верил в Бога, просто не задумывался об этом, посмеивался над разными сектантами и суеверцами. Сейчас же, после встречи Талаша и Анки присутствие Бога в его жизни для него стало очевидным.
Радист, наоборот, уходил с этой станции разочарованным. Он стыдился себе признаться в том, что с нетерпением ждал отбоя на станции. Он со Светланой занял свободное жилище. Но та притащила с собой Майку, да ещё уложила её между собой и Радистом. Вообще, с появлением Майки Радист стал чувствовать себя лишним для Светланы. Лишённая возможности иметь своих детей, Светлана нашла объект для излития своего материнского инстинкта. Она ухаживала за девочкой, а та всеми силами отвечала ей на ласку. Если она и вспоминала о Радисте, то только за тем, чтобы он что-нибудь принёс для Майки или в чём-нибудь помог им с Майкой.
Когда обоз собирался отходить, девочку хотели оставить на Первомайской, чтобы потом её вернуть на Пролетарскую или на Тракторный. Но она подняла крик и неожиданно начала рваться к Светлане, взахлёб плача и крича: «Мама! Мама!». Кто-то из Первомайцев пытался удержать девочку, но та искусала воину руки, вырвалась и повисла на руках Светланы. Светлана потребовала, чтобы девочку оставили ей. Ходоки отговаривали её, утверждая, что предстоящий переход очень опасен для девочки, но Светлана заявила, что Первомайская — не менее опасна, и что без девочки никуда не пойдёт. Светлане разрешили взять девочку, слишком Светлана была важным человеком в их походе.
Вот и теперь Светлана даже не глядела на Радиста, который злобно и тяжело пыхтя, крутил педали. Она шла рядом с сидевшей на дрезине Майкой и о чём-то с ней ласково шепталась.
4. Нейтралы
За ними закрылась массивная решётка из сваренных крест-накрест металлических прутьев в пальца два шириной. За этой решёткой, подняв рукоятями вверх свои мечи, с ними прощались дозорные- первомайцы. Это третий дозор и третья решётка с этой стороны станции. Не смотря на бедственное положение и нехватку людей, на защиту Первомайской с этой стороны заступало по десять-пятнадцать человек сразу. Среди дозорных добрую половину составляли женщины и дети. На решётчатом заграждении трудно было не заметить огромных вмятин — следов от бросков змеев. Именно змеев, а также их верных спутников диких диггеров, так опасались первомайцы.
Метров через пятьдесят после третьего дозора в сознание Радиста начала заваливаться тревога, постепенно вытесняя из его головы все мысли. Причиной этому был звук, доносившийся из глубины туннеля: помесь тихого воя и громкого шёпота. Кто-то из группы ходоков до входа в этот туннель пытался объяснить, что они будут слышать странный звук, создаваемые сквозняками в множестве вырытых змеями нор. Но тогда уновцы этому не предали значения. О предостережении местных напомнил сам туннель.
Сначала Радисту стало неуютно от этого звука. Потом появилась тревога. Тревогу сменило чувство опасности. По мере продвижения вперёд звук усиливался, он пронизывал насквозь, проникал в каждую клеточку тела. Ощущение усиливалось запущенностью этого туннеля: здесь было сыро, текло с потолка, ноги погружались в грязь. На путях, шпалах и между ними валялся мусор, фрагменты обвалившегося потолка и стен. Периодически встречались дыры в стенах, полу, потолке туннеля. Это и были норы — отверстия диаметром в метр, из которых и исходил этот ужасный звук. Приблизившись к очередной дыре, ходоки окружали её, целясь из арбалетов, вслушиваясь и светя фонарями, пока остальной обоз стоял. Потом они давали знак, и обоз двигался дальше.
Очень быстро тревога переросла в страх. На Радиста навалился примитивный животный ужас. Чудовищный ужас, который распирал изнутри, разрывая тело на куски. Хотелось бежать, прятаться. Прятаться куда-нибудь. Там, где тебя не найдут. В нору, конечно же в нору. Вот в эту, к которой они подходят. Надо незаметно подойти и шмыгнуть в нору и сидеть там, спасаясь от этого кошмара. Только бы его не пытались остановить те, кто идёт с ним рядом. Радист нервно осмотрел идущих рядом ходоков. Они не были напуганы, в отличии от его друзей-уновцев. Они были сосредоточены и что-то беззвучно шептали губами. Всё ясно — это заговор, их привели в западню, надо спасаться. Когда почти поравнялись с норой, Радист собрался броситься в неё. Он уже себя не контролировал — им уже полностью управляли страх и этот безумный звук.
Но Радиста опередил молодой спецназовец, у которого первым не выдержали нервы. Ходоки как раз подошли к норе и прислушивались, всё также шепча одними губами молитвы, которые позволяли им отвлечься от околдовывающего звука. Уновец ловко юркнул в нору. Ходоки схватили уже скрывшегося
