другого «божественным ветром». Хвосты переворачивали деревья в кадках, срезали под корень бамбук. Лоуренс оттащил Хэммонда назад, и оба с грохотом повалились на стулья.
Стряхивая листья с волос, капитан приподнялся на здоровой руке и выглянул из-под груды веток. Драконы подбили одну из колонн на сцене, и все сооружение медленно, почти величественно заваливалось на сторону. Крушение было неизбежно, но Миньнин даже не думал спасаться бегством. Он протягивал Лоуренсу руку, не сознавая, возможно, как велика опасность. Не сознавал этого и Чуань, целиком занятый поединком.
Лоуренс приподнялся и тут же повалился опять, увлекая за собой принца. Сцена рухнула, острые осколки дерева посыпались градом. Лоуренс, заслоняя Миньнина, прикрывал здоровой рукой затылок. Щепки жалили больно даже сквозь плотный суконный мундир. Одна вонзилась в бедро, продырявив бриджи, другая срезала кожу над самым виском.
Потом смертоносный вихрь пошел на убыль, и Лоуренс выпрямился. Юнсин медленно падал. Лицо его выражало крайнее изумление, из глаза торчала длинная щепка.
Отчаянный и Лян наконец расцепились и отскочили в разные стороны, рыча и размахивая хвостами. Отчаянный, оглянувшись через плечо, первым увидел Юнсина. Он замер, держа на весу переднюю лапу. Лян бросилась на него, но он увернулся, и тогда она увидела тоже.
Она стояла, не шевелясь, только ее усики слегка подергивались. По ногам стекали темные струйки крови. Медленно приблизившись к Юнсину, Лян потрогала его носом, словно желала удостовериться в том, что и так уже поняла.
Лоуренс знал, что внезапную смерть порой сопровождают конвульсии, но на этот раз обошлось без них. Юнсин лежал, вытянувшись в свой полный рост. Мышцы обмякли, и лицо, утратив удивленное выражение, стало спокойным. Одна рука с полураскрытыми пальцами откинулась в сторону, другая легла на грудь. Одежда, расшитая драгоценностями, сверкала при свете колеблющихся фонариков. Слуги, стражники и драконы, расположившиеся по краям двора, молчали.
Лян, вопреки опасениям Лоуренса, тоже не издала ни звука. Бережно стряхнув с тела щепки, ветки, листья бамбука, она подняла его и улетела с ним в темноту.
Глава 17
От одергивающих, ощипывающих рук не было никакого спасения. Желтые одежды, расшитые золотыми драконами с глазами из драгоценных камней, гнули к земле. Плечо болело и теперь, через неделю после ранения, но портные, подгоняя рукав, не давали Лоуренсу покоя.
– Не готовы еще? – Хэммонд, заглянув в комнату, начал стремительно выговаривать мастерам по- китайски, и один из них в ажитации ткнул Лоуренса иглой.
– Но ведь нас ожидают к двум? Времени как будто достаточно? – Капитан опрометчиво повернулся, чтобы взглянуть на часы, и на него закричали сразу со всех сторон.
– На аудиенцию с императором приходят заблаговременно, а в нашем случае лучше перестараться, чем опоздать. – Хэммонд, подбирая собственные синие полы, придвинул себе табурет. – Вы хорошо помните, что и в каком порядке должны говорить?
Лоуренс покорно, в который раз, повторил заученное – это по крайней мере отвлекало его от примерки. Наконец его отпустили, но портные еще долго следовали за ним, устраняя последние недочеты.
Свидетельство юного принца Минькая окончательно доказало вину Юнсина. Мальчику обещали собственного селестиала и спрашивали, не хочет ли он сделаться императором, хотя и не объясняли, каким образом это может произойти. Сторонники Юнсина, выступавшие против всяких сношений с Западом, впали в немилость, позиция Миньнина окрепла, и возражения относительно усыновления Лоуренса отпали сами собой. После императорского указа то, что раньше двигалось черепашьим ходом, помчалось во весь опор. Несметное число слуг во дворце Миньнина укладывало и увязывало пожитки британцев.
Император пребывал сейчас в своем Летнем Дворце, в саду Юань-мин-юань. Лететь из Пекина туда было полдня, и Лоуренса с Хэммондом доставили на место в великой спешке. Гранитные дворы Запретного Города раскалились от солнца, здесь же густая зелень и обширные озера поддерживали прохладу. Лоуренса не удивляло, что летом император предпочитает жить в этом поместье.
Сопровождать их на церемонию разрешили одному только Стаунтону. Остальные во главе с Грэнби и Райли составляли эскорт, к которому следовало добавить дворцовую стражу и мандаринов – их ссудил Лоуренсу Миньнин в качестве подобающей свиты. Все вместе они вышли из красивого здания, где их разместили, и направились к залу приемов. Шли они около часа, миновав не менее шести ручьев и прудов (гвардейцы то и дело останавливались, указывая на самые примечательные черты ландшафта). Лоуренс начал побаиваться, как бы им в самом деле не опоздать, но наконец они прибыли в огороженный стенами двор и стали ждать, когда император соизволит принять их.
Ожидание затягивалось, парадные одежды пропитывались потом на солнцепеке. Им подали прохладительные напитки и горячие блюда, которые Лоуренс с трудом принудил себя отведать. За молоком и чаем последовали подарки: золотая цепь с безупречной крупной жемчужиной, произведения китайской литературы в свитках, золотые и серебряные накогтники для Отчаянного – такие же носила порой его мать. Он, единственный из всех не страдавший от зноя, тут же примерил их и выставил когти на солнце. Все остальные совершенно осоловели.
В конце концов мандарины, низко кланяясь, пригласили Лоуренса войти. Следом ступали Хэммонд и Стаунтон, за ними Отчаянный. Зал, открытый свежему воздуху, был увешан легкими драпировками, в больших чашах золотились и благоухали персики. Стульев не было, но у дальней стены имелся драконий помост. Там, рядом с вольготно лежащим селестиалом, на единственном кресле розового дерева восседал император.
Коренастый, широколицый, он мало походил на Миньнина, бледного и субтильного. Над верхней губой у него были небольшие усы без признаков седины, хотя ему было под пятьдесят. Одежда того особенного желтого оттенка, который, помимо императора, могла носить только его личная гвардия, поражала великолепием – но даже английский король не держал себя столь свободно в парадном платье, когда Лоуренс изредка бывал при дворе.
Император не улыбался, лицо его выражало скорее задумчивость, чем недовольство. Когда англичане вошли, он кивнул, а Миньнин, стоявший в числе других вельмож сбоку от трона, слегка наклонил голову. Лоуренс, набрав воздуха, опустился на оба колена. Мандарин свистящим шепотом отсчитывал полагающиеся земные поклоны. Пол из полированного дерева устилали ковры, и сама процедура не доставляла особого неудобства. Стаунтон и Хэммонд позади тоже исправно кланялись.
Покончив с тягостной формальностью, Лоуренс встал. Взгляд императора смягчился, и все присутствующие испытали явное облегчение. Поднявшись, император подвел Лоуренса к алтарю у восточной стены. Капитан возжег курения и произнес фразы, вбитые в него Хэммондом. Едва заметный кивок дипломата сказал ему, что он выдержал испытание без особо грубых ошибок.
Ему пришлось снова опуститься на колени, теперь перед алтарем. Это, несмотря на все кощунство подобного акта, далось Лоуренсу не в пример легче. Он пробормотал про себя «Отче наш» – это должно было означать, что он и не думал отрекаться от христианской веры. Худшее миновало: теперь вперед выступил Отчаянный, чтобы официально признать его своим спутником. Лоуренс с легким сердцем дал требуемые для этого клятвы.
Император, снова севший на трон, одобрительно кивнул и сделал знак одному из придворных. В чертог внесли стол, который снова уставили прохладительными напитками, и император при посредстве Хэммонда стал расспрашивать Лоуренса о его семье. Он очень удивился, узнав, что у Лоуренса нет жены и детей, и прочел ему длинную нотацию относительно семейных обязанностей. Капитан вынужден был признать, что пренебрегал ими. Это не особенно его угнетало: он был счастлив, что все сказал правильно и что церемония близится к завершению.
Хэммонд, выйдя из зала, от облегчения чуть не упал в обморок и опустился на скамейку в саду. Слуги поили его водой и обмахивали веером, пока ему не стало чуть легче.
– Поздравляю вас, сэр. – Стаунтон потряс руку дипломата, когда того наконец довели до дома и уложили в кровать. – Я, откровенно говоря, не верил, что такое возможно.
– Спасибо, спасибо, – повторял едва живой Хэммонд.
Лоуренс его стараниями не только вошел в императорскую семью, но и получил собственное поместье в Татарском Городе. Не считаясь посольством официально, оно фактически было им – ведь Хэммонд с
