младшенького краскома под Царицыном казачья шашка достала, так что я один, как перст.
Андрианов перекрестился.
– Давай помянем, – Шарапов разлил водку.
Молча выпили не чекаясь.
– Так как же Вы сейчас, Орест Петрович?
– Служу конторщиком в Жилтовариществе, жалование какое-никакое, паек. Да вот талант у меня проявился, каллиграфический почерк. Ко мне люди идут. Кому жалобу, кому прошение написать. А они мне или деньги, или продукты.
Шарапов откупорил вторую бутылку.
– Он, Алексеич, у меня делопроизводство ведет, так что с голодухи не помрет. Ты, Орест Петрович, давай по делу.
Налили и выпили по новой.
Андрианов закурил и начал:
– Видите ли, у меня был секретный сотрудник. Очень хороший, ему за знаменитое дело с морозовскими бриллиантами сам Белецкий, товарищ министра внутренних дел, золотые часы пожаловал. Имя я его называть не буду, а псевдоним его был «Барин». Вращался он в кругах самых разных, от московского и питерского дна до светских домов. Как он туда попадал, только ему да Господу Богу известно. Играл удачно, на бильярде королем слыл, на бегах рисковал по мелочи, но успешно. На Бирже по мелочи поигрывал, с этого и жил, ну и, конечно, у нас на помесячном жаловании состоял.
– А он жив? – спросил Леонидов.
– Да что с ним будет, такой как он, при любой власти свой бутерброд с маслом иметь будет. Так в восемнадцатом году он мне сообщил, что некая организация аристократов создала Союз спасения императора Николая Александровича и начала собирать фамильные драгоценности для проведения акции по освобождению царя. За се ценности отвечала княжна Ольга, племянница великого князя Сергея. Ценности переправили в Москву. Царь тогда был в Тобольске, какой у них план был – не знал «Барин», но ценности пропали. До «Барина» дошел слушок, что о деле этом знал Иван Федорович Манасевич- Мануйлов…
– Погодите, погодите, Орест Петрович, – удивился Леонидов, – его же в том же году расстреляли, когда он пытался бежать в Финляндию.
– Вы же прекрасно понимаете, Олег Алексеевич, что Манасевич Мануйлов был не только журналист, но и чиновник политической полиции, друг Распутина и на жаловании у Дмитрия Львовича Рубиншейна. Он ему и сообщил о Союзе и ценностях. И как стало известно «Барину», Рубинштейн из Финляндии прислал людей, те тайник Союза грохнули, а ценности перепрятали.
– А может, вывезли?
– Нет. Спрятаны они здесь, иначе зачем же княжна Ольга с людишками из Европы сюда прикатила. Позор на ней, не уберегла общее добро, вот и хочет отмыться перед высшим светом. Я как Вашу статью прочитал, понял – она это.
– А чего же гадать, – вмешался в разговор Шарапов, – вот альбом, здесь все Романовы и их родня. Давайте посмотрим.
Леонидов схватил альбом, начал листать.
С фотографии глядела на него женщина из кафе «Домино».
– Орест Петрович, Вы мне можете устроить встречу с «Барином»?
– Не обижайтесь, Олег Алексеевич, я хоть и бывший сыщик, но… Не могу я сдать секретного сотрудника. Тем более, я его дело из сыска забрал, когда меня поперли. Встретиться с ним могу и расспросить, что Вас интересует, Вы мне вопросики на бумажке набросайте.
Лещинский и Мартынов.
Ветер сек лицо снежной крупой, и Лещинский плотнее закутался в шарф и поднял воротник косторового пальто и глубже нахлобучил вытертую кубанку, когда-то серого каракуля.
У лавки с надписью на стеклах «Старые вещи» стоял замерзший мальчишка-папиросник, он так продрог, что уже не кричал, рекламируя товар, а только приплясывал.
– Замерз, бедолага? – спросил Лещинский.
– Купи папирос, богатый барин, – прохрипел мальчишка.
– Дай пяток «Иры». – Лещинский протянул деньги.
Парень открыл латок, достал папиросы.
Пошел к арке.
Они подошли с двух сторон.
Один в черной коже, дугой в штатском.
– Лещинский Александр Германович, ЧК. Вы арестованы.
На письменном столе лежали ключи от квартиры, кожаный портсигар с монограммой «АЛ», коробка спичек в серебряном футляре, удостоверение личности, деньги и темно-вишневый сафьяновый бумажник в выдавленным памятником Петра и тремя золотыми уголками.
Мартынов взял бумажник.
– Красивая вещь. Знаете, я паренек с окраины.
Лещинский скептически улыбнулся.
– Так вот, – продолжал Мартынов, – у нас много голубятен было. Я тоже гонял, любил это занятие.
– Больше, чем нынешнюю службу? – ехидно поинтересовался Лещинский.
– А знаете, больше, Александр Германович, больше. Так вот. Был у меня турманок, хороший, его многие угнать хотели, и угоняли, но он всегда ко мне возвращался…
– Зачем Вы мне это рассказываете?
– А затем, гражданин Лещинский, что Ваш бумажник сродни моему турману.
– Поясните Вашу странную аллегорию.
– Очень просто. Ваш лопатник, как говорят бандиты, к Вам тоже возвращается.
Мартынов положил на стол заполненный протокол.
– Это Ваша подпись?
– Да.
– Инспектору Уголовного розыска Тыльнеру Вы показали, что на квартире Громовых бандиты забрали Ваш бумажник, и подробно описали его. Так?
Лещинский молчал.
– А вот показания гражданки Ерохиной, где она сообщает, что видела, как у Вас изъяли бумажник, а потом обратила внимание, что в кафе «Домино» Вы достали точно такой же бумажник и рассчитывались за стол. Было такое?
Лещинский молчал, глядя поверх головы Мартынова, щека его дергалась нервным тиком.
– Да успокойтесь Вы, закурите.
Мартынов подвинул Лещинскому его портсигар.
Арестованный дрожащими руками достал папиросу и никак не мог зажечь спичку.
– Эх, – Мартынов встал, крутанул колесико зажигалки, сделанной из винтовочной гильзы, – эко скрутило-то Вас, Александр Германович, нервишки ни к черту, с таким здоровьем в наводчики не идут.
– Что со мной будет? – срывающимся голосом спросил Лещинский.
– Скажу честно. Дела Ваши не в шоколаде, а наоборот, в дерьме. У Вас два пути за дверями моего кабинета. Лет десять лагеря, но думаю, трибунал, как идейно-чуждому, отправит Вас в лагерь.
– А второй, – Лещинский глубока затянулся.
– А второй – жизнь, свобода и интересная работа.
Мартынов встал, подошел к сейфу, вынул листок бумаги, положил его перед Лещинским.
