Динка. - Только несчастна ее доля, ридна маты пожалела ей кусочек хлеба, повыдергала ее долги косы, выгнала с хаты на все четыре стороны... Ни, тетю Татьяна, нема у вас больше дочки, не пойдет до дому Федорка, преклонит вона свою бидну голову у чужих людей...
- Ой боже мий!.. Яки слова у тебя... Та хиба ж я своей дитыне добра не желала? Мы ж от роду, вот как есть, босы и голы. А я ж ей богатого человека нашла. Но як такой шкандал получился, я и слова больше не скажу... Федорка! Донечка моя! Выйди до матки, дитына моя! Бог с ним, с тым женихом! Выйди, доню! Не трону я тебя, даже пальцем не трону! - заливаясь слезами, умоляет Татьяна.
- Кхе! Кхе! - нетерпеливо кашляет Леня, но Динка не спеша поднимается со ступенек.
'Ничего, ничего... пусть поплачет, пусть прочувствует', - думает она, заглядывая в комнату.
'Как бы Федорка не подвела. Может, хихикает тут...' Но Федорка не хихикает. Жалостливые слова Динки проникли в ее сердце и возбудили в ней такую обиду за свою несчастную судьбу, что, притулившись к двери, она давно уже обревелась самыми искренними слезами и. выглядывая оттуда распухшими щелочками глаз, даже сказала:
- Не пиду я...
Но Динка вывела ее на террасу и, словно передав в верные руки свою роль, спокойно уселась на перила.
- Не пиду я, мамо, до дому... Вы ж мени вси косы выдрали, кусочек хлеба для меня пожалели, за старого да поганого замуж гнали... - жалуется словами Динки Федорка.
- А то что за комедия? - раздается неожиданно под террасой голос Дмитро. Никуда она не пойдет, тетка Татьяна, бо я вам заявляю: як вы таку панику делаете, то я вашу Федорку зараз возьму за себя! Вот и бумаги я схлопотал; потому как ей еще шестнадцати нету, так поп велел сотню яиц принести або поросенка, и он нас обвенчает. А вы как хочете, тетка Татьяна. Хочете считайте меня зятем; не хочете - ваше дело! А нам от вас ничего не нужно. Руки, ноги у нас есть, мы на свою жизню всегда заработаем! Вот вам и весь мой сказ!
Появление Дмитро является неожиданным даже для Динки, но она быстро смекает, в чем дело.
- Поздравляю тебя, Федорка, с законным женихом Дмитро...
- Наливайко... - важно подсказывает Дмитро. Он стоит в новой свитке, в чистой вышитой рубашке и в сапогах, которые дал ему безногий солдат.
- Поздравляю тебя, подруга, - говорит Динка.
Федорка крепко стискивает ее шею.
- Не забуду... Скольки проживу, не забуду... - бормочет она, заливаясь слезами и не смея поверить в свое счастье.
Но Динка торопится закрепить эту минуту.
- Поздравляю вас, тетя Татьяна, с законным женихом! - говорит она, целуя сухие щеки Татьяны.
- Поздравляю вас, тетя Татьяна! - подходит и Леня.
Татьяна стоит, опустив руки, и не то радостная, не то горькая улыбка трогает ее собранные в складочки губы.
- Поздравляю тебя, Дмитро!
- Поздравляю, Федорка! - изо всех сил торопится Леня.
И, словно предвестник Федоркиного счастья, из комнаты слышится чистый, светленький голосок Мышки:
- Как я рада за тебя, Федорка! Как я рада! Будь счастлив, Дмитро! Поздравляю вас с радостью, тетя Татьяна!
И сломленная Татьяна сдается.
- Ну, так тому и быть! - говорит она. - Засылай сватов, Дмитро! А ты, доню, проси на заручены! А теперь, диты мои, пора и людям спокой дать. Ходимте до дому. Иди ты, дочка, по леву мою руку, а ты, сынок, по праву! Нехай не скажут про нас люди, что мы всех женихов упустили!
Когда процессия удаляется, Леня хватает в охапку Динку и кружится с ней по террасе.
- Поздравляю тебя, Макака, поздравляю!
- Он, я так боялась, что она переиграет! - говорит Мышка.
- Ну да! Я знаю меру... - самодовольно улыбается Динка.
Глава двадцать вторая
ДАЛЕКИЕ И БЛИЗКИЕ
О серьезных делах и о дорогих отсутствующих в семье Арсеньевых никогда не говорилось мимоходом, эти разговоры обычно переносились на вечер, когда все были в сборе и никто чужой не мог уже помешать. На хуторе, после отъезда Алины, такие беседы происходили в маленькой опустевшей комнатке, где под окном шелестела ветвями Алинина березка, прямая и тоненькая, как сама Алина, Такая березка росла под окошками и младших сестер - у каждой своя, - а под окном Лени - молодой дубок... Эти деревца были посажены в первую осень жизни на хуторе, когда в саду появился неожиданный дорогой гость - 'ничейный' дед-отец... С тех пор не раз сгущались над хутором грозные тучи и горькие слезы, как осенние дожди, промывали белые стволы берез. Смерть Никича, арест отца, умирающий в ссылке Костя, прощание с Алиной... Обо всем этом подолгу говорилось и думалось в комнатке старшей сестры.
Здесь все было по-прежнему. Накрытая байковым одеялом узкая девичья кровать, письменный стол, любимые Алинины открытки на стене, ее книжки и учебники на этажерке и всегда свежий букет полевых цветов, смешанный с сухой, шелестящей травкой 'степное сердце'. Осиротевшим сестрам не нужно было напоминать, чтоб они меняли 'Алинины букеты', Динка и Мышка делали это сами, и каждая, войдя в комнату на минутку, останавливалась перед большим увеличенным портретом худенькой большеглазой девушки со знакомой строгой улыбкой.
'Как тебе живется, Алиночка, родненькая?' - безмолвно спрашивала Динка. Но Алина не отвечала на этот вопрос даже в своих письмах. Она ни на что не жаловалась, прорываясь только иногда короткими и страстными словами: 'О, как бы я хотела однажды утром проснуться в своей комнатке...' И еще часто, обращаясь к сестрам, она писала: 'Цените, цените каждую минутку, каждый шаг, когда вы можете прижаться к маме, целовать ее руки и обнимать друг друга...'
На этих горьких словах чтение письма прекращалось.
- Я поеду за ней! - хмуро говорил Леня.
- Нет, - твердо отвечала Марина. - Она вернется сама или никогда не вернется.
Человек, которого выбрала для себя Алина, никому не нравился, в семье Арсеньевых он всегда казался чужим, случайно зашедшим в их дом.
- Это какой-то 'чиновник особых поручений', - насмешливо отзывалась о нем Динка. - И чего он всегда такой накрахмаленный?
Всех студентов и гимназистов, которые собирались на Алинины 'четверги', называли просто по имени, но жених Алины, аккуратный молодой человек с прилизанными височками, сразу отрекомендовался Виктором Васильевичем. Может быть, оттого, что он был самым старшим и во время своего жениховства заканчивал четвертый курс университета.
Алина была очень общительной и серьезной девочкой. В последнем классе гимназии она много читала и, организовав вокруг себя кружок девушек и юношей, устраивала по совету матери каждую неделю громкое чтение и обсуждение прочитанного. Такие дни назывались 'четвергами'. Жених Алины тоже присутствовал здесь и охотно принимал участие в обсуждении.
Динка удачно копировала его, делая какие-то жесты и медленно процеживая каждое слово. Домашние хохотали, а Алина обижалась:
'Что это такое, мама! Я не могу пригласить ни одного свежего человека...'
'А ты приглашай не свежего', - буркала Динка.
Однажды, чтобы угодить Алине, она добровольно решилась прослушать целую лекцию Виктора Васильевича 'О хорошем и дурном тоне'. Увлеченный своим красноречием и благоговейным вниманием Алины, Виктор Васильевич, усевшись против Динки, медленно и долго втолковывал ей, как нужно вести себя в обществе и по каким признакам избирать для себя это общество. Говорил он со вкусом, тщательно подбирая слова и примеры, а Динка сидела перед ним, опустив глаза, и, положив ногу на ногу, тихонько шевелила носком ботинка. Когда Леня заглянул в комнату, Динка уже нетерпеливо качала ногой... Леня вызвал Алину.
'Прекрати это, - сказал он. - Кошка уже вертит хвостом...'
