- Ау! Федорка!..
Не разбирая дороги, мчатся навстречу друг дружке девочки и, сшибаясь на лесной тропинке, со счастливым смехом замирают в крепком объятии. С шумом проносятся над ними птицы, из-за тяжелых ветвей дубов машут белыми платочками березы.
- Вот и прошла зима. Федорка! - радуется Динка.
- Пройшла! Пройшла! - подтверждает счастливая подружка.
- Вот мы и опять вместе!
- Эге ж! Эге ж! - кивает головой Федорка.
- Солнце, лето! Какое это счастье, Федорка! - закидывая голову и глубоко вдыхая лесные запахи, говорит Динка.
Но Федорка уже ничего не подтверждает, сияющими глазами вглядывается она в лицо подруги и робко спрашивает:
- Ну, як ты?
Динка улавливает в ее голосе тревожные нотки и, словно очнувшись, быстро говорит:
- Ничего... Экзамен я выдержала. Мне остается только один восьмой класс. А Мышка уже работает в госпитале. А Алина... - Какая-то тень проходит по лицу Динки, и медленно, словно снимая паутину, она проводит ладонью по лицу. Алина пишет иногда... Не жалуется...
- Ну, дай ей боже... Дивчина замуж вышла. За кого схотела, за того и вышла. Чего ж ей жаловаться? - поспешно говорит Федорка.
- Конечно... Она и не пожалуется, если б даже ей плохо было, - говорит Динка. - Но зачем он увез ее так далеко...
Перед глазами Динки встает темный перрон и красные огоньки уходящего поезда... Динка знает: пройдут годы, но она уже никогда не забудет эти красные огоньки, как не забывает опустевшую после отъезда Лины кухню, как не забывает прощанье на пристани с Марьяшкой, как не забывает поезд, увозивший Катю... И многое другое.
Федорка с тревогой смотрит на подругу, боясь прервать непонятное ей молчанье, но Динка поднимает голову и, щуря глаза, словно разглядывая что-то в ветвях деревьев, бросает сквозь зубы злые слова:
- Это то же, что запустить руку в теплое гнездо и вытащить оттуда беспомощного птенца. Я ненавижу свадьбы, Федорка, я с детства ненавижу свадьбы!
- Ой, боже! - всплескивает руками Федорка. - Ну чего ты сердишься! Дивчина выйшла замуж за хорошего человека, а она сердится! Ведь на том же и свет стоит! Парубки женятся, девчата выходят замуж... Так же не можно, Диночка, степенно уговаривает подругу Федорка. Она уже давно привыкла к быстрой смене настроений своей городской подружки и навсегда усвоила себе в обращении с ней степенную материнскую мудрость. - Не мучай себя, голубка... - мягко говорит она, прижимая к щеке Динкину руку. - Все перемелется, как говорят старые люди...
Федорка почти ровесница Динки, но все в ней уже девичье: и походка, и стать, и разговор с искринками смеха, и лукавая ямочка на подбородке. Сегодня для встречи подружки Федорка нарядилась по-праздничному. Ловко сидит на ней вышитый цветами бархатный герсет, тихо позванивают на шее бусы. Круглое румяное лицо Федорки совсем такое, как поется в украинской песне: брови как шнурочки, глаза как звезды, ресницы стрельчатые, губы розовые, смешливые, а за ними два ряда мелких, как у мышки, зубов.
- Федорка, как ты выросла! И какая красивая стала! - замечает вдруг Динка и, остановившись среди дороги, с восхищением смотрит на подругу. - Да когда же ты так выросла, Федорка? - с удивлением говорит Динка; она чувствует гордость за подругу, и почему-то жалко ей ту маленькую дивчинку в белом платочке, что пряталась в трех березах. Жалко и себя, безудержно веселую, озорную девчонку. - Когда же, когда же мы так выросли, Федорка? - недоуменно и грустно повторяет она, мысленно пробегая глазами лето, зиму, еще одно лето и еще зиму. Сколько их было, этих лет? И сколько горя, сколько слез унесли они с собой... Федорка, Федорка... - испуганно шепчет Динка, - как же, когда же это все случилось?
- Та годи тебе! - хохочет Федорка. - Дывыться на мене, як на старуху! Конечно, что мы уже не диты! А чего ж тоби треба? Молоди девчата... Ось, слухай, песня такая есть:
Росла, росла дивчинонька,
Тай на поле стала...
Ждала, ждала миленького,
Тай плакаты стала...
Ой, горенько мени з тобою! - заливается дробным смехом Федорка.
- Ха-ха-ха! - залилась и Динка, потом вдруг оглянулась на лес и с горечью сказала: - Лес рубят... Уже столько деревьев загубили! Кто же это, Федорка?
- А я знаю? Кому надо, тот и рубит! Нашла о чем плакать... Тут люди пропадают, а она об деревьях беспокоится... Война... - сурово говорит Федорка.
Но Динка быстро перебивает ее:
- Война скоро кончится!
- Как это кончится? В августе два года будет... Может, что-нибудь слышно в городе? - с надеждой спрашивает Федорка. - Только у нас таких слухов нет. Гонют людей, как скотину. Тут один с госпиталя выписался, так он бог знает чего рассказывает... - Федорка боязливо оглядывается, но в лесу тихо, только где-то в кустах стрекочут птицы. Федорка тянет подругу в сторону от дороги и, зайдя в самую гущу, усаживается на траву. - Садись. Много чего переговорить надо...
Динка покорно опускается рядом и выжидающе смотрит в лицо подруге.
- Ой, изболело сердце мое. Что на свете делается... Тот солдат говорит, что немцы прут со всех сторон, а у наших хлопцев всего недостача. Нечем от ворога обороняться, гонют их с голыми руками. Да еще якой- то главный генерал на ту сторону предался. Что ж это будет, Диночка, подружка моя?.. - Федорка вдруг всхлипнула и, прижавшись к Динкиному уху, зашептала: - Погубит той солдат Дмитро... Зовсим он ему голову заморочил...
- А при чем тут Дмитро? - удивилась Динка.
- А вот слухай... Ты ж ничего не знаешь. - Федорка вытерла кончиком платка светлые, как росинки, слезы и припала к плечу подруги. - Зимой, как померла у Дмитра маты, так остался он один, как той дубок в поле. Ну, а мы с ним с детства дружили. Как двойняшки, бывало, всё вместе... - Ну дак жалела я его... То рубаху ему постираю, то сала у матери стащу... И он тоже слухал меня. Бывало, как ни заспорим, все мой верх...
- Да, я помню, - усмехнулась Динка.
- Ну вот! А теперь же он один в хате. И постучался раз ночью до его человек... Шинель на нем рваная, сам худой, одни кости, стоит под окном, на костыль опирается. Без ноги, значит... Ну, попросился переночевать. Дмитро, конечно, пустил его в хату, отрезал ему хлеба, всыпал в миску борща... Ну, разговорились, конечно, обо всех новостях... Солдат и говорит: 'Я, говорит, сам с госпиталя, выписали меня на все четыре стороны. Только идти мне, говорит, некуда; потому как я раньше у старшего брата за батрака был, а теперь я калека, а у брата жена настоящая ведьма. Сам-то брат принял бы меня, но она нипочем не желает... Вот и хожу я по дворам, где что кому починить, сам я бондарем могу работать и сапожником, на чужой шее сидеть не буду'. Вот и пустил его Дмитро - живи, места хватит...
- Ну и хорошо, - кивнула головой Динка.
Федорка покачала головой:
- Оно бы и хорошо, почему не пустить человека? Да только язык у того солдата вредный. 'Я, говорит, всего на этой войне насмотрелся и умных людей послушал. Сомневается, говорит, народ. За что мы кровь проливаем?.. Генералам да офицерам до солдата и дела нет. Вот искалечили меня да и выбросили как собаку. Околевай где хочешь...'
- Ну что ж, - вздохнула Динка. - Он же правильно говорит...
- Может, оно и правильно, ну так держи про себя, а то как почнет всех ругать. А то посядают рядом с Дмитро и всё бумажку яку-то читают...
- А что ж в той бумажке написано? - заинтересовалась Динка.
- А я знаю что? Хиба они мне скажут? Чула только, что там и за самого царя и за царицу прописано... А Дмитро развесит уши и слушает. Уж я его прошу: выпроводи ты этого солдата от греха, - а он злится! Куда там! Этот солдат ему теперь лучше родного отца стал! - с горечью махнула рукой Федорка.
