- Да откуда же я знал... - начал было оправдываться Леня, но Жук перебил его:
- Стойте, слушайте дальше, что было. Вот не утерпели мы все-таки, выбрались все, рано-рано поехали, с первым поездом. Матюшкиным боялись след указать и всё Иоську от глаз прятали. А сами слабые, Пузырь еще одним глазом глядеть не приспособился....
- Как? Это тогда ему выбили глаз? - с ужасом спросила Динка.
- Тогда и выбили, - ответил Жук. - Ну. да дело не в этом: когда б ни выбили, а непривычно ему с одним глазом. А у Уха обе руки были сломаны, только-только приживать стали. А у меня ребро и голова... Идем лесом, еле тащимся. Пузырь Иоську на плечах несет. А весна кругом! Почти что снег сошел, цветочки из-под снега синенькие торчат. Шли, шли... Ну, остановимся и опять к Иоське приступаем: ты скажи, если соврал, мы бить не будем, сами битые, но мы хоть зря дорогу эту ломить не будем. А он опять свое: 'Идем, идем, уже скоро!'
- Сам-то на плечах у меня сидит, так ему и скоро! - захохотал Пузырь.
- Ну, дотащились мы до развилки. Увидел Иоська свою хату, да портрет матери, да еще то место, где отца убили, и зашелся. Кричал, кричал... Мы и так и сяк, а он: 'Папа! Папа!..' Ну, что делать? Сели мы тут на крыльце посреди битого кирпича - хоть плачь, хоть падай. И мальца жалко, и себя жалко. Вот, думаю, зачем он нас сюда привел, отца с матерью помянуть хотел. Но и ребята так поняли. Бери, говорят, его, Цыган, и пойдем назад, а то, как стемнеет, и дороги не найдем. Взял я Иоську за руку. 'Пойдем, говорю, на поезд... Попрощался с отцом, матерью, и пойдем! Мы тебя бить не будем, мы не звери, только кончай свою музыку, и пойдем!' А он глянул на меня да и спрашивает: 'А деньги как же? Пойдем, говорит, я покажу где...' Ну, переглянулись мы - и за ним. Снесли его на плечах в овраг, а в овраге еще снегу по пояс. Глядим, ведет он нас к этой стене, а дверь-то известкой замазана, не отличишь ее от стены, но, глядим, он вытащил из-под стрехи здоровый ключ, тяжелый такой, как гиря. Ну, обнадежились мы, давай шарить по стене, куда этот ключ сунуть. Глядим сбоку замок. Вставили ключ, а замок-то заржавел, и сил у нас нет повернуть его. Ну, опять же сбегал Пузырь с Иоськой наверх, нашли где-то старый чайник с маслом, влили это масло в замок и опять давай ворочать. До самого вечера крутились мы с ним, когда вдруг щелкнул он, а дверь-то не открывается. Ну, Иоська вроде вот Динки: 'Она, говорит, боком едет, тащите ее боком. И маслом полить надо, отец маслом поливал'. А куда маслом, уж мы и руки отморозили снег отгребали, - но все-таки удалось нам сдвинуть эту дверь с места: не всю, а так, чтоб пролезть хоть можно. Зашли в этот самый подвал, а Иоська дрожит весь. Темно как в могиле. Зажег я спичку. Гляжу, стол и лампа на столе с керосином. Зажгли мы лампу, задвинули дверь, заложили засовом и огляделись. А Иоська на печку показывает: коло печки дрова, а топить ее нельзя, потому как труба на полу валяется. Но тут рядом керосинка стоит и бутыль с керосином в углу. Одним словом, вот, как видите, так все и было. - сказал Жук, обводя рукой подвал. - Только еще в углу вот этот куль с мукой стоял да гречка и сало в макитре...
- Это моему отцу за сапоги дали... Он на всю деревню сапоги шил, - с гордостью сказал Иоська.
Глава сорок четвертая
ТАЙНА СТАРОЙ КОРЧМЫ
Динка только сейчас заметила в углу шкафчик, икону с лампадкой и под самым потолком длинные полки с книгами.
- Ну, дальше, значит. Нашли мы в шкафчике сахар и чай в банке, свечи и гречневую крупу тоже в банке вроде из-под леденцов, нашли соль... И про деньги забыли. Давай кашу варить! Снова полезли в дверь - теперь она уже легче пошла от масла, - набрали снегу в ведро и давай куховарить, потому как голодному еда дороже всего. А керосинка горит исправно, не дымит, не коптит. Сидим на кровати, греемся. И одеяла тут, и подушки, только отсырело все за зиму, видно.
Ну, попили мы чаю, съели кашу недоваренную, с салом, а Пузырь и говорит: 'Давайте, братцы, тут жить! Поставим куда-нибудь трубу, будем печку топить чем не жизнь?'
'А куда, говорю, ты трубу вставишь? Тут никакого отверстия нет!'
А Иоська и говорит: 'Отец топил один раз, я помню, и дым вот здесь, сбоку, в овраг шел'.
Давай опять искать. Шарили, шарили по стене, а фортка-то, она в двери оказалась. Набрел я пальцами на засов, опять посветил лампой. Ну, вовсе мы повеселели. А на дворе уж ночь, и в подвале сыро, холодно. Сложили мы трубу в трубу, повернули колено в фортку, и пошла музыка! Дрова сухие, а печка железная, раскалилась докрасна, аж жарко стало! Развесили мы одеяла, давай сушить. И сами разулись, постелили на пол рядно. Чего лучше?
Про деньги уж не спрашиваем. Не верим мы этому и мальцу поминать не хотим: наплакался он и так вдоволь, хватит, думаем, с него. А он нет, поел маленько, сидит за столом, глаза трет, а сам все на стенки смотрит да и говорит:
'Цыган! Папа сказал, в стене есть шкафик и там деньги, только он под иконой, в углу...'
Ну, взяли мы лампу, стащили икону. Глядим - верно...
Жук вдруг вскочил, взял со стола лампу. Все двинулись за ним.
- А ну, Пузырь, сымай икону, - торжественно скомандовал Жук.
Пузырь снял икону. Под ней оказалась чуть приметная дверца с задвижкой.
Жук отодвинул задвижку, открыл дверцу и осветил внутренность потайного шкафчика. Там лежал старый, затертый кошель. Жук открыл его и с брезгливой усмешкой высыпал на стол кучку медных и серебряных денег.
- Вот, - сказал он, - звенят, как плачут...
- Отец брезговал этими деньгами... Он говорил, что дед Михайла у мужиков их отнимал... Поймает в лесу мужика с хворостом, пригрозит ему тюрьмой, мужик и отдает последние копейки... - морщась, пояснил Иоська. - Не клади их на стол, Цыган!
Цыган усмехнулся, сгреб всю кучу, бросил ее в кошель и запер в шкафчик.
- Нам и самим они не по душе... Конечно, поначалу обрадовались: взяли на еду, на одежу, обувку покупили да еще кое-что. А вообще не трогаем. Это деньги на Иоськино ученье, для этого дед и копил, так и отцу завещал. Так что на них не разживешься, и красть нам Иоська больше не велел, - улыбнулся Жук.
- Я им не велел. Я так и сказал: берите хоть все деньги, а красть нельзя, - с наивной важностью заявил Иоська.
Все засмеялись, а Динка провела рукой по лбу и, хлопая ресницами, сказала:
- Я как во сне, Леня. Что это такое?
- Это тайны старой корчмы! - засмеялся Леня. - Действительно похоже на клад!
- Вот интересно, правда? - подхватил Жук. - И монеты ведь не старинные. Верно, дед Михайло всю жизнь их собирал!
- Он был лесник. Нехороший был дед. Отец говорил, что он с мужиков шкуру драл, вот и скопил с этого! - снова повторил Иоська.
- Кто знает, как тут было. Может, и лес крал да продавал. Тут деньги всякие собраны. Был даже один золотой, это не наживешь честным трудом, согласился Жук. - Но как бы там ни было, а мы теперь живем честно, и такой у нас прынцып, чтоб больше не красть!
- Принцип... - тихо поправила его Динка.
- Ну 'пры' или 'при', а слово такое мы дали. И знаете кому? Иоське!
- Они дали мне слово, - подтвердил Иоська, глядя на всех сияющими глазами.
- А насчет работы как? Не давали слова? - полушутя, полусерьезно спросил Леня.
- Ну, это и без слова ясно. Иоську будем учить, а сами работать. Так и студент нам советовал, вот тот, что умер в тюрьме. Мы ведь с ним месяца полтора вместе жили, а с матерью его и сейчас как родные. Бывало, он нам читает что-нибудь или рассказывает. Хороший человек! До сих пор вон у нас его книжки да брошюрки. Как унес тогда Ухо чемоданчик, так он нам и остался. Стоящие книжки! Есть одна про пауков и мух, так там все про жизнь описано! - с гордостью сказал Жук, подходя к полке, где аккуратно были сложены книги.
Леня и Динка тоже подошли к полке и недоумевающе переглянулись.
- 'Пауки и мухи'... - взволнованно прошептал Леня, перелистывая страницы затрепанной книжки.
- Тут много чего есть... Тут и листовки были, только нам Конрад велел сжечь их, - сказал Жук.
- А расскажи, как мы совсем было на войну собрались! - засмеялся вдруг Ухо.
Жук почесал затылок.
- Собрались-то собрались, думали Иоську у Конрада оставить, все равно мы там все жили последнее время. Ну, конечно, давай потихоньку оружие всякое покупать.
