они обнаружатменя, кто же выручит тебя, кто жеразобьёт зеркало?! Я выпрыгиваю из-за стола и ложусьна красную дорожку пола. Рядом со мной,за стулом, стоит пара туфелек. Они, видимо,жмут кому-то. Левая припала к правой.(Как всё напоминает что-то!)Тебя просят спеть… Начинаются танцы. Первая пара с хрустомпроносится по мне. Подошвы! Подошвы!Почему все ботинки с подковами?Рядом кто-то с хрустом давит по туфелькам.Чьи-то каблучки, подобно швейноймашинке, прошивают мне кожу на лице.Только бы не в глаза!..Я вспоминаю всё. Я начинаю понимать всё.Роботы! Роботы! Роботы!Как ты, милая, снишься!«Так как же зовут новорожденную?» —надрывается тамада.«Зоя! – ору я. – Зоя!»А может, её называют Оза? 11Знаешь, Зоя, теперь – без трёпа.Разбегаются наши тропы.Стоит им пойти стороною,остального не остановишь.Помнишь, Зоя, – в снега застеленную,помнишь Дубну, и ты играешь.Оборачиваешься от клавиш.И лицо твоё опустело.Что-то в нём приостановилосьи с тех пор невосстановимо.Всяко было – и дождь, и радуги,горизонт мне являл немилость.Изменяли друзья злорадно.Сам себе надоел, зараза.Только ты не переменилась.А концерт мой прощальный помнишь?Ты сквозь рёв их мне шла на помощь.Если жив я назло всем слухам,в том вина твоя иль заслуга.Когда беды меня окуривали,я, как в воду, нырял под Ригу,сквозь соломинку белокуруюты дыхание мне дарила.Километры не разделяют,а сближают, как провода,непростительнее, когдамиллиметры нас раздирают! Если боли людей сближают,то на чёрта мне жизнь без боли? Или, может, беда блуждаетне за мной, а вдруг за тобою?Нас спасающие – неспасаемы.Что б ни выпало претерпеть,для меня важнейшее самое — как тебя уберечь теперь!Ты ль меняешься? Я ль меняюсь?И из леточертанья, что были нами,опечаленно машут вслед.Горько это, но тем не менеенам пора… Вернёмся к поэме.12Эксперим ентщик, чёртова перечница,изобрёл агрегат ядрёный.Не выдерживаю соперничества.Будьте прокляты, циклотроны!Будь же проклята ты, громадапрограммированного зверья.Будь я проклят за то, что яслыл поэтом твоих распадов!Мир – не хлам для аукциона.Я – Андрей, а не имярек.Все прогрессы —реакционны,если рушится человек.Не купить нас холодной игрушкой,механическим соловейчиком!В жизни главное – человечность —хорошо ль вам? красиво? грустно? Выше нет предопределения —мирк спасениюпривести!…«Извиняюсь, вы – певец паровозов?»«Фи, это так архаично…Я – трубадур турбогенераторов!»Что за бред!Проклинаю псевдопрогресс.Горло саднит от тех словес.Я им голос придал и душу,будь я проклят за то, что в грядущем,порубав таблеток с эссенцией,спросит женщина тех времён:«В третьем томике Вознесенскогочто за зверь такой Циклотрон?»Отвечаю: «Их кости ржавы,отпужали, как тарантас.Смертны техники и державы,проходящие мимо нас.Лишь одно на земле постоянно,словно свет звезды, что ушла, — продолжающееся сияние,называли его душа.Мы растаем и снова станем,и неважно, в каком бору,важно жить, как леса хрустальныпосле заморозков поутру.И от ягод звенит кустарник.В этом звоне я не умру».И подумает женщина: «Странно!Помню Дубну, снега с кострами.Были пальцы от лыж красны.Были клавиши холодны.Что же с Зоей?»Та, физик давняя?До свидания, до свидания.Отчуждённо, как сквозь стекло,ты глядишь свежо и светло.В мире солнечно и морозно…Прощай, Зоя.Здравствуй, Оза! 13Прощай, дневник, двойник души чужой,забытый кем-то в дубненской гостинице.Но почему, виски руками стиснув,я думаю под утро над тобой?Твоя наивность странна и смешна.Но что-то ты в душе моей смешал.Прости царапы моего пера.Чудовищна отвественность касатьсячужой судьбы, тревог, галлюцинаций!Но будь что будет! Гранки ждут. Пора.И может быть, нескладный и щемящий,придёт хозяин на твой зов щенячий.Я ничего в тебе не изменил,лишь только имя Зоей заменил.14На крыльце,очищая лыжи от снега,я поднял голову.Шёл самолёт.И за нимНа неизменном расстоянииЛетел отставший звук,Прямоугольный,Как прицеп на буксире.Дубна – Одесса, март 1964БОЛЬНАЯ БАЛЛАДАВ море морозном, в море зелёномможно застынуть в пустынных салонах.Что опечалилась милый товарищ?Заболеваешь, заболеваешь?Мы запропали с тобой в теплоходв самый канун годовщины печальной.Что, укачало? Но это пройдёт.Всё образуется, полегчает.Ты в эти ночи родила меня,женски, как донор, наполнив собою.Что с тобой, младшая мама моя?Больно? Милая, плохо? Планета пуста,официанты бренчат мелочишкой.Выйдешь на палубу – пар изо рта,не докричишься, не докричишься.К нам, точно кошка, в каюту войдётзатосковавшая проводница.Спросит уютно: «Чайку, молодёжь,или чего-нибудь подкрепиться? Я, проводница, слезами упьюсь,и в годовщину подобных кочевий.выпьемте, что ли, за дьявольский плюсбыть на качелях».«Любят – не любят», за качку в мороз,что мы сошлись в этом мире киржацком,в наикачаемом из мировважно прижаться.Пьём за сварливую нашу родню,воют, хвативши чекушку с прицепом.Милые родичи, благодарю.Но как тошнит с ваших точных рецептов.Ах, как тошнит от тебя, тишина.Благожелатели виснут на шее.Ворот теснит, и удача тошна,только тошнеезнать, что уже не болеть ничему, —ни раздражения, ни обиды.Плакать начать бы, да нет, не начну.Видно, душа, как печёнка, отбита…Ну а пока что – да здравствует бой.Вам ещё взвыть от последней обоймы.Боль продолжается. Празднуйте боль! Больно!1964ТИШИНЫ!Тишины хочу, тишины…Нервы, что ли, обожжены?Тишины…Чтобы тень от сосны,щекоча нас, перемещалась,холодящая, словно шалость,вдоль спины, до мизинца ступни.Тишины…Звуки будто отключены.Чем назвать твои брови с отливом?Понимание – молчаливо.Тишины.Звук запаздывает за светом.Слишком часто мы рты разеваем.Настоящее – неназываемо.Надо жить ощущением, цветом.Кожа тоже ведь человек,с впечатленьями, голосами.Для неё музыкально касанье,как для слуха – поёт соловей.Как живётся вам там, болтуны,на низинах московских, аральских?Горлопаны, не наорались?Тишины…
