рифмишкойсвоей, потеют в своих двенадцати фуэте.Плисецкая, как и поэт, щедра, перенасыщенамастерством. Она не раб формы.«Я не принадлежу к тем людям, которыевидят за густыми лаврами успеха девяностопять процентов труда и пять процентовталанта».Это полемично.Я знал одного стихотворца, который бралсяза пять человеко-лет обучить любогостать поэтом.А за десять человеко-лет – Пушкин?Себя он не обучил.* * *Мы забыли слова «дар», «гениальность»,«озарение». Без них искусство – нуль.Как показали опыты Колмогорова,не программируется искусство, не выводятсядва чувства поэзии. Талантыне выращиваются квадратно-гнездовымспособом. Они рождаются. Они – национальныебогатства, как залежи радия, сентябрьв Сигулде или целебный источник.Такое чудо, национальное богатство —линия Плисецкой.Искусство – всегда преодоление барьеров.Человек хочет выразить себя иначе,чем предопределено природой.Почему люди рвутся в стратосферу? Что,дел на земле мало? Преодолевается барьер тяготения. Этоестественное преодоление естества.Духовный путь человека – выработка,рождение нового органа чувств, повторяю,чувства чуда. Это называется искусством.Начало его в преодолении извечного способавыражения.Все ходят вертикально, но нет, человекстремится к горизонтальному полёту.Зал стонет, когда летит тридцатиградусныйторс… Стравинский режет глазцветастостью. Скрябин пробовал цвета на слух.Рихтер, как слепец, зажмурясь и втягиваяноздрями, нащупывает цвет клавишами.Ухо становится органом зрения. Живописьищет трёхмерность и движение на статичномхолсте.Танец – не только преодоление тяжести.Балет – преодоление барьера звука.Язык – орган звука? Голос? Да нет же;это поют руки и плечи, щебечут пальцы,сообщая нечто высочайше важное,для чего звук груб.Кожа мыслит и обретает выражение.Песня без слов? Музыка без звуков.В «Ромео» есть мгновение,когда произнесённая тишина, отомкнувшисьот губ юноши, плывёт, как воздушный шар,невидимая, но осязаемая,к пальцам Джульетты. Та принимает этотматериализовавшийся звук, как вазу,в ладони, ощупывает пальцами.Звук, воспринимаемый осязанием! В этомбалет адекватен любви.Когда разговаривают предплечья, думаютголени, ладони автономно сообщают другдругу что-то без посредников.Государство звука оккупировано движением.Мы видим звук. Звук – линия.Сообщение – фигура.* * *Параллель с Цветаевой неслучайна.Как чувствует Плисецкая стихи!Помню её в чёрном на кушетке,как бы оттолкнувшуюся от слушателей.Она сидит вполоборота, склонившись, какцарскосельский изгиб с кувшином. Глаза еёвыключены. Она слушает шеей. Модильянистойсвоей шеей, линией позвоночника, кожейслушает. Серьги дрожат, как дрожат ноздри.Она любит Тулуз-Лотрека.Летний настрой и отдых дают ейбиблейские сбросы Севана и Армении,костёр, шашлычный дымок.Припорхнула к ней как-то посланницаэлегантного журнала узнать о рационепримы.Ах, эти эфирные эльфы, эфемерные сильфидывсех эпох! «Мой пеньюар состоит изодной капли шанели». «Обед балерины —лепесток розы…»Ответ Плисецкой громоподобен и гомеричен.Так отвечают художники и олимпийцы.«Сижу не жрамши!»Мощь под стать Маяковскому.Какая издевательская полемичность.* * *Я познакомился с ней в доме Лили Брик, где всёговорит о Маяковском. На стенах ухмылялсяв квадратах автопортрет Маяковского.Женщина в сером всплескивала руками.Она говорила о руках в балете.Пересказывать не буду. Руки металисьи плескались под потолком, одни руки.Ноги, торс были только вазочкой для этихобнажённо плескавшихся стеблей.В этот дом приходить опасно. Вечноекомандорское присутствие Маяковскогосплющивает ординарность. Не всякийвыдерживает такое соседство.Майя выдерживает. Она самая современнаяиз наших балерин.Это балерина ритмов ХХ века. Ей не средилебедей танцевать, а среди автомашини лебёдок! Я её вижу на фоне чистыхлиний Генри Мура и капеллы Роншан.«Гений чистой красоты» – средииздёрганного, суматошного мира.Красота очищает мир.Отсюда планетарность её славы.Париж, Лондон, Нью-Йорк выстраивалисьв очередь за красотой, за билетамина Плисецкую.Как и обычно, мир ошеломляет художник,ошеломивший свою страну.Дело не только в балете. Красота спасаетмир. Художник, создавая прекрасное,преображает мир, создавая очищающуюкрасоту. Она ошеломительно понятнана Кубе и в Париже. Её абрис схожс летящими египетскими контурами.Да и зовут её кратко, как нашу сверстницув колготках, и громоподобно, как богинюили языческую жрицу, – Майя.* * *Что делать страшной красоте,присевшей на скамью сирени? Б. ПастернакНедоказуем постулат.Пасть по-плисецки на колени,когда она в «Анне Карениной»,закутана в плиссе-гофре,в гордынь Кардена и Картье,в самоубийственном смиреньелиловым пеплом на кострепред чудищем узкоколейнымо смертном молит колесе?Художник – даже на коленях — победоноснее, чем все.Валитесь в ноги красоте.Обезоруживает гений —как безоружно карате.1966СТРОКИ РОБЕРТУ ЛОУЭЛЛУМирпраху твоему,прозревший президент! Я многое пойму,до ночи просидев.Кепчоночку снимус усталого виска.Мир, говорю, всему,чем жизнь ни высока…Мир храпу твоему,Великий Океан.Мир – пахарю в Клину.Мир,сан-францисский храм,чьи этажи, как вздох,озонны и стройны,вздохнут по мне разок,как лёгкие страны.Мирпаху твоему,ночной нью-йоркский парк,дремучий, как инстинкт,убийствами пропах,природно возлежишьмеж каменных ножищ.Что ты понатворишь?Мирпиру твоему,земная благодать,мир праву твоемуменя четвертовать.История, ты стонпророков, распинаемых крестами;они сойдут с крестов,взовьют еретиков кострами.Безумствует распад.Но – всё-таки – виват! —профессия рождатьдревней, чем убивать.Визжат мальцы рождённыеу повитух в руках,как трубки телефонныев притихшие века.Мир тебе,Гуго,миллеровский пёс,миляга.Ты не такса, ты туфля,мокасин с отставшей подошвой,который просит каши.Некто Неизвестный напялил тебяна левую ногуи шлепает по паркету.Иногда Он садится в кресло нога на ногу,и тогда ты становишься носом вверх,и всем кажется, что просишь чего-нибудьсо стола.Ах, Гуго, Гуго… Я тоже чей-то башмак.Я ощущаю Нечто, надевшее меня…Мир неизвестному,которого нет,но есть…Мир, парусник благой, — Америку открыл.Я русский мой глаголАмерике открыл.В ристалищных лесахпроголосил впервые,срываясь на верхах,трагическую музыку России.Не горло – сердце рву.Америка, ты – ритм.Мир брату моему,что путь мой повторит.Поэт собой, как в колокол,колотит в свод обид.Хоть больно, но звенит…Мой милый Роберт Лоуэлл,мир Вашему письму,печальному навзрыд.Я сутки прореву,и всё осточертит,к чему играть в кулак,(пустой или с начинкой)?Узнать, каков дурак — простой или начитанный?Глядишь в сейчас – онодавнее, чем
