портфеле.
- Постойте, но мне надо сдать их обратно в бюро…
- Не волнуйтесь, мы сдадим их за вас. Но для начала вы должны сдать нам само бюро, - он иезуитски улыбнулся. - Название и адрес.
- «Акаб Цин», - мне пришлось продиктовать по буквам.
Записав все в блокнот круглыми, старательно вычерченными буквами, Набатчиков закрыл его и погрозил мне карандашом.
- В ближайшие сутки оставайтесь дома. Через пару часов мы навестим вашу фирму, а там уже и до развязки недалеко. Но если за вами следят - а за вами, скорее всего, следят - дожить до финала будет для вас не так-то просто, - он сгреб со стола все бумаги и направился к выходу.
- И почему именно сейчас это надо было делать? - посетовал он, застегиваясь. - Так вчера хорошо сидели… А сегодня вечером должны были с детьми в театр идти, на бенефис Анисимовой…
- Какой Анисимовой? - насторожился я.
- Валентины Анисимовой. В кукольный театр. Говорят, отличная постановка, кстати, что- то о завоевании Латинской Америки, по-моему. До этого ходили на «Приключения Петрушки», дети были в восторге…
- Погодите-ка… Разве эта Анисимова не умерла еще десять лет назад? - спросил я озадаченно.
- Что за чушь! Конечно нет. С чего вы взяли? Две недели назад были с семьей на спектакле, она на сцену выходила.
Ощущение реальности вдруг покинуло меня, и, чтобы убедиться, что не сплю, я по- кастанедовски посмотрел на свои ладони, а потом еще и ущипнул себя украдкой за ногу.
- Ну, не поминайте лихом, - он шагнул за порог. - Ведите себя хорошо, и тогда завтра мы с вами увидимся еще раз.
- Если конец света не настанет, - пробормотал я себе под нос, но он все равно расслышал.
- Неужели вы верите в подобную белиберду? - майор разочарованно покачал головой. - Очнитесь, ничего не будет!
Возражая ему, на улице заверещала автомобильная сигнализация, потом к ней присоединилась еще одна, и через пару мгновений, словно заразившись кликушеством, весь двор зашелся в этой спонтанной машинной истерике. С кухни послышался уже знакомый щемящий звон посуды, и я, первым сообразив, что происходит, крикнул Набатчикову:
- Сюда! В проем! Землетрясение!
Очертания стен и сетчатого чулка лифтовой шахты, слепящие контуры окон смазались, потеряли четкость; казалось, все вокруг подернулось мелкой рябью, будто состояло не из твердой материи, а из зыбкого, дряблого желе. Этот озноб через ступни, через впившиеся в дверной проем руки передался нам, и еще несколько нескончаемых минут нас колотило так безжалостно, что я подумал: вот оно…
Я слышал, как застонал весь дом - основательный, на совесть и на страх построенный немецкими военнопленными под дулами придирчивых сотрудников НКВД, он сопротивлялся, вцепившись в землю намертво, как вековой дуб. По потолку разбегались извилистые трещины, целыми пластами валилась штукатурка, крошился кирпич; на одном из верхних этажей рухнуло, дико загрохотав, что-то громоздкое. Подъезд наполнился тревожными криками, женскими воплями. В лифте, с дьявольским скрежетом застрявшем этажом выше, кто-то подвывал от страха.
Приступ этот продолжался куда дольше, чем первое землетрясение, - тогда я даже не успел толком осознать происходящее, как все закончилось. Сейчас же, когда земля, наконец, успокоилась, я никак не мог поверить, что кошмар позади и нам всем дана еще одна отсрочка.
Я протер глаза и закашлялся, выбивая известковую крошку из легких. Набатчиков, с лицом белым, как у актеров театра Кабуки, уже стоял на ногах и деловито отряхивался.
- Все остается в силе, - сообщил он мне. - Не давайте себя запугать!
- Но ведь… - я попытался было спорить, однако он уже резво спускался по лестнице; провожая его взглядом, я крикнул ему вслед: - У вас вся спина белая…
Следует объяснить, зачем я тогда нарушил запрет майора, и сам отправился в бюро «Акаб Цин». Моя встреча с ним прошла вовсе не так, как я предполагал. Вместо внимательного слушателя и защитника передо мной снова предстал циник-оперуполномоченный; непонятно было даже, с какой стати я понадеялся на его чудесное преображение после случая с ритуальным убийством.
Неудивительно, что я почувствовал себя преданным, когда он по-воровски выхватил у меня страницы дневника, а после равнодушно оставил на растерзание - не все ли равно, оборотням или сектантам-убийцам, отделавшись рекомендацией «вести себя хорошо».
В душе штормило; теперь, когда я осознал, что мной просто воспользовались, решение открыться майору, помочь ему с расследованием виделось мне жалким, необдуманным, продиктованным единственно моей наивностью и одиночеством. Мне казалось, я сам предал тех, кто доверил мне тайны Вселенной. И лишь желанием во что бы то ни стало загладить свою вину перед ними можно объяснить то, с каким остервенением я набирал следующие двадцать минут номер «Акаб Цин». Пустое: прослушав несколько сотен тоскливых долгих гудков, я списал все на повреждения телефонного кабеля, наспех оделся и бросился на улицу. Я должен был непременно добраться до бюро раньше, чем милиция, чтобы предупредить их, чтобы покаяться и, может, еще вымолить прощение.
Повсюду выли сирены; посреди двора «скорая помощь» перемигивалась с милицейским «уазиком», санитары в куртках поверх белых халатов возились вокруг лежавших на земле носилок. Ничего странного, что у кого-то не вьщержало сердце, подумал я, еще немного, и я сам вполне мог оказаться на месте этого бедняги…
Несколько арбатских домов заметно просело; у только недавно сданной нуворишеской многоэтажки у метро землетрясением будто вырвало хребет, и она прямо на глазах безвольно расползалась, окруженная растревоженным роем пожарных машин и оранжевых реанимобилей.
Садовое кольцо, в эти часы закупоренное тромбами автомобильных пробок даже в обычные дни, сегодня, не вынеся землетрясения, остановилось окончательно и по всему периметру. Помочь тут уже было нельзя ничем: пациент остывал, и, констатировав его кончину, я отправился пешком. Метро, судя по всему, находилось в предсмертном состоянии: все дубовые двери были в судороге распахнуты настежь, исторгая пенный поток покрытых грязью, спотыкающихся, жмурящихся пассажиров.
На улицах было невообразимо многолюдно, причем большинство потерянно стояло на месте или сомнамбулически бродило взад-вперед, видимо, в панике покинув свои жилища и, в ожидании новых толчков, опасаясь в них возвращаться. В ровных рядах домов чернели провалы рухнувших строений: на обломках одного из них две измазанные старухи упрямо тыкали клюшками груду камней, кажется, пытаясь разыскать пропавшую кошку, и отказывались отойти, несмотря на распоряжения подъехавших спасателей.
Лопоухие милицейские курсанты нерешительно отгоняли робких мародеров от рассыпавшихся в хрустальную крошку витрин шикарных магазинов, пузатые гаишники споро расчищали полосу для движения спецтранспорта, продирающиеся через переулки «скорые»
