весьма сомнительна. К тому же я не знаю точной даты, на какую вы запланировали штурм. Мне повезет, если я добуду нужную информацию через неделю.
– Дату штурма я вам не сообщу, – отрезал Торвальдсон. – Во-первых, не вправе, а во- вторых, вас могут захватить в плен и выпытать ее. Но ждать неделю – это чересчур. Отец и форинг Фенрир согласятся на отсрочку в два-три дня, но не дольше. Если хотите заручиться нашей помощью, вы должны пообещать уложиться в эти сроки. Иначе считайте, что между нами вообще не было этого разговора, и, разумеется, я не сообщаю о нем отцу. Вы плохо знаете моего отца, господин Хенриксон. На войне он не торгуется. Надумай вы ставить ему невыгодные условия, обладая столь важной информацией, и он выбьет ее у вас силой безо всяких условий. И никакой дипломатический суверенитет вас тогда не спасет – вы пропадете без вести, став всего лишь очередной случайной жертвой этой войны. Я могу и хочу вам помочь, и будь моя воля, не раздумывая отправился бы с вами в Ватикан. Форинг Лотар – ваш друг, поэтому советую поступать так, как я предлагаю. Или же действуйте на свой страх и риск, и да сопутствует вам удача… Так что вы решили, господин Хенриксон? Я жду вашего ответа…
10
Бойся данайцев, даже дары приносящих… Эти строки, пережившие не одно тысячелетие, вертелись у меня в голове с того самого момента, как мы с Михаилом и Конрадом покинули лагерь Грингсона и под покровом темноты двинули на бронемашине дренгов в юго-восточном направлении. Я действительно сейчас боялся, причем не только норманнов, которые дали мне на поиск Ярослава не три дня, а, как я и просил у Лотара, целую неделю. Чем объяснялась такая сговорчивость конунга, его сын не объяснил. И вообще, Вороний Коготь вел себя с нами крайне приветливо: не спорил, не сверкал очами и уж тем более не стращал меня зверскими пытками.
Я пребывал в неуверенности весь сегодняшний день, пока на совете ярлов обсуждалось наше предложение. Мне крепко запало в голову предупреждение Торвальдсона о вероломном нраве его папаши. Но все сложилось на редкость удачно, что также выражало довольное и удивленное лицо молодого форинга, взявшего на себя роль нашего покровителя. Похоже, Лотар сам недоумевал по поводу того, что конунг отнесся к нам с благосклонностью. Однако, как только настала пора выдвигаться в путь, на меня накатил страх. Вновь не на шутку разыгралась паранойя, и чем дальше, тем сильнее жалел я о затеянной авантюре.
Нас сопровождала внушительная процессия из пятнадцати «Ротатосков» и стрелков на квадроциклах, которых я так и не сумел сосчитать в темноте; то есть практически вся дружина Лотара с самим форингом во главе.
Помимо дренгов, что обязаны были устроить для Защитников Веры отвлекающий маневр, с нами также находилось семеро датчан. Жуткие неразговорчивые типы, смотревшие с презрением и на молодых собратьев по оружию, и на нас в том числе, были приданы под мое временное начало и готовились идти с нами в Ватикан. Фенрир лично заверил меня, что в течение недели его люди ничего не будут предпринимать без моего ведома. А после, если результаты нашей деятельности окажутся нулевыми, семерка датчан приступала к выполнению своей основной миссии, характер которой нам не разглашался. Мы же в этом случае опять переходили на полное самообеспечение и теряли со стороны норманнов всякую поддержку. Тогда все договоренности между нами, естественно, аннулировались и Вороний Коготь уже не нес никакой ответственности за жизнь российских послов, сунувшихся на свой страх и риск в зону боевых действий.
Таковы были условия, на которых заключался наш краткосрочный альянс с конунгом Скандинавии. Мы обязались проводить в Божественную Цитадель норманнских диверсантов, выдавая им секретный проход. Они за это пообещали помочь нам пересечь оборонительную линию Защитников Веры, прикрыть в процессе поиска входа в тоннель и целую неделю охранять нас в городе.
На первый взгляд все выглядело вполне справедливо. Как и на второй, и на третий… Почему же тогда меня терзала эта проклятая паранойя и присказка о данайцах, вымерших черт знает в каком веке?.. Может быть, из-за друзей, которые так до конца и не согласились с моим решением, стихийно принятым без их участия?
– Ты подписываешь пакт с Дьяволом, испано-скандинав, – сокрушенно заметил Михаил после того, как Лотар, получив от меня утвердительный ответ, удалился на переговоры с отцом. – Плохо то, что без помощи Грингсона нам сегодня действительно придется туго. Однако не исключено, что мы еще будем рыдать кровавыми слезами от того, что согласились на эту помощь… Знаешь, Эрик, иногда я проклинаю тот день, когда тринадцать лет назад дал согласие служить у тебя в Одиннадцатом отряде… Однако есть в этом и светлая сторона. За то, что я столько лет терплю общество такого ублюдка, как ты, меня пропустят в Рай без очереди, по мученическому билету…
Конрад Фридрихович высказался в подобном ключе:
– Уж не знаю, что на вас нашло, милейший. Как советник Княжеской Думы по отношениям со Святой Европой, я расцениваю ваш поступок как опаснейшее безрассудство, чреватое непоправимыми последствиями. Не приведи Господь, князю Сергею станет известно, что мы заключили с Грингсоном союз, пусть и временный. Тогда-то нас надолго упрячут за решетку, могу вам это гарантировать.
– Это если мы не выручим из беды княжеского сына, – уточнил я. – И потому нам придется в лепешку разбиться, чтобы отыскать и спасти Ярослава. Так что назад дороги нет.
– Да, ваша привычка сжигать за собой мосты мне хорошо знакома, – вздохнул коротышка. – Как и ваше упрямство, на которое я сегодня только и уповаю… Что ж, раз это я надоумил вас искать чертов тоннель, значит, у меня нет иного выбора, как с вами согласиться…
А вот Фокси наотрез отказался отправляться домой, несмотря на все наши уговоры. Оскорбленный подобным предложением, байкер проявил такую строптивость, какую не выказал даже в том злополучном трактире под Варшавой, где юноша повздорил с Защитниками Веры. Фокси даже отказался взять расчет и премию, которую расщедрившийся фон Циммер хотел выдать ему сверх оговоренной суммы. Прощение ему долга Михаилом в обмен на то, чтобы байкер поскорее проваливал с Апеннин, тоже не возымело эффекта. Естественно, Фокси обрадовался широкому жесту Михалыча, но уезжать опять-таки не уехал.
– У меня был договор не с вами, а с вашим другом Оборотнем, – набычившись, твердил без устали Фокси. – Мне было сказано: доставь их в Ватикан, затем отвези обратно в Россию
