певческой карьеры, но и много времени на это не потребовалось. Ему было так скучно одному на борту его суденышка, что однажды он привел туда какую-то девицу, а затем и приятеля с его подружкой. «Подруги» были что надо, у них были такие задницы, что, садясь на них в «Вагнер III», они запросто могли отправить лодку ко дну. К тому же на головах у них красовались ярко-розовые и платиновые парики. Отправляясь в школу, мы махали папе рукой вслед, а он стоял в двухстах-трехстах шагах от берега, забрасывал в воду свои удочки и вздымал вверх свой флажок, при этом как бы обращаясь к «подругам»:
—Взгляните туда! Вон шагает потомство Галарно! Оно идет за знаниями, это качественный материал, которого вам, дорогие девушки, ни в жизнь не произвести!
—Если тебе нужны дети, чего же ты не взял на борт твою супругу, а нас бы оставил на пляже, мы-то к тебе, Галарно, не сильно напрашивались. Ты угощаешь нас пивом и катаешь на своем Ноевом ковчеге, ну а мы даем тебе порезвиться с нами, пока у тебя сил хватает. А если ты, рыбак ты наш, чем недоволен, так бери с собой свою жену!
Папа отворачивался: он, наверное, имел жалкий вид, потому что быстро опускал свой желтый флажок и прятал его в деревянный сундук на корме, который служил ему капитанским мостиком. Потом он заводил мотор, но мы были уже далеко, мы терялись из вида: главное было успеть вовремя в церковную школу. А с озера тем временем доносилось эхо чахоточного бульканья воды.
Папа со своими «подругами» — это как несчастный случай на железной дороге, в смысле, сугубо диспетчерская проблема. Даже если бы он и хотел взять с собой маму на борт катера, ему бы не удалось ее убедить. Она никогда не ложилась спать раньше шести часов утра, а просыпалась в одно и то же время, и именно тогда, когда папа, вернувшись с рыбалки, сваливал каждый вечер полтора десятка окуньков и пару калканов на эмалированный кухонный стол, после чего погружался в сон. До чего же была хороша собой и нежна наша мама, когда, проснувшись под вечер, с наступлением сумерек, она шла нас кормить, а затем укладывала в постель! У нее были черные и мягкие, словно шелк, ресницы, оттенявшие ее глаза, голос как клеверный мед, она была похожа на киноактрис, которые танцевали в паре с Фредом Астэром или ее любимым Фрэнком Синатрой.
Около восьми часов, когда рыба уже закипала в бульоне с картошкой и луком, она начинала напевать нам колыбельную, оставляя дверь нашей спальни открытой, чтобы мы могли ее слышать. Позже, с наступлением темноты, она усаживалась в гостиной на большую плюшевую софу напротив коробки шоколадных конфет «Блэк Мэджик» (сто мягких и сто твердых), лежавшей на журнальном столике из ореха, — коробки весом пять фунтов хватало на две ночи. В зависимости от времени года она читала итальянские романы в картинках или комиксы на английском, что позволяло ей мыслить наполовину по-европейски, наполовину по-американски. Это во многом сказалось и на нас: в дождливые дни, часто совпадавшие с выходными, мы с Жаком с удовольствием погружались в эти сентиментальные катехизисы, в то время как Артур с увлечением изображал в лицах комиксы. В одних всегда побеждала любовь, она превозмогала тысячи бед, препятствий, неожиданностей и предательств, в других всегда торжествовала справедливость вопреки коварству сил зла. Не будь Супермена, я и не знаю, что бы с нами всеми стало. Такое чтение делало из нас рыцарями без страха и упрека и именно так — несмотря на папино ворчание — мы все втроем пристрастились к печатному слову, как будто из него и был испечен хлеб наш насущный.
Конечно, эта привычка все время читать принесла мне кучу бед, неприятностей и трудностей в колледже, в результате чего я бросил учебу, которая в любом случае сама бы ушла от меня. Но ни Артур, ни Жак от этого не пострадали. В смысле каждый может достичь некой точки, у каждого свой лимит, ну а я свой просто исчерпал. У нас у всех был свой путь: у папы — до устья реки Утауэ, у мамы — до аптеки (нужно купить очередной роман в картинках), ну а я таки дошел потом до литературного факультета в Монреале.
Когда папа умер от воспаления легких, мама, которой не нравилось в Сент-Анн, вернулась к своей сестре, в Массачусетс, в местечко Лоуэлл, где та жила уже едва ли не тридцать лет. Порой мама присылает нам рождественские открытки, которые запросто могут оказаться в нашем почтовом ящике в августе, а то и весной. Но в конце концов дорого внимание. В смысле если ей приятно пожелать нам
О
Сегодня солнце жарит еще сильнее, чем вчера. На нем испечься можно. Сам не понимаю, как я мог так долго не писать. В смысле я и раньше, конечно, сочинял стихи, но это было как бы само собой. Я все ждал, пока придет вдохновение. Иногда на это уходило три недели, это было вроде охоты из лука... Исписывать тетради — дело иное. Распахнутые, они лежат у меня за плитой или аккуратно свернуты в кармане пиджака, а еще высятся стопкой на телевизоре, их можно найти и в туалете, и на чердаке. Мои тетради идут за мной по пятам, настигают меня, требуют моего участия. Каждому нужно вести дневник: обязательное образование должно завершиться обязательным сочинительством, тогда было бы меньше та и жестокости, — ведь все бы сидели, уткнувшись носом в тетрадь. Впрочем, может быть, это то, что называется непрерывным образованием, образованием в стиле химической завивки «перманент», как будто бы люди итак не посвящают свою жизнь самообразованию, своей внешности или поглощению того, что под руку попадется.
По радио поет Жиль Виньо[37]. У него как будто бы сердце застряло в горле, от этого — особый голос. Папа-то пел получше его, он тоже, как говорится, болел за страну, как у меня порой болит живот. В таких случаях положено принимать «Эно'с Фрут Солт», но я не перевариваю англичан и священников, поэтому сосу конфетки «Тамс», и боль проходит. А если нет, тогда остается засунуть два пальца в рот, чтобы вырвало, как с крыльца таверны прямо в снег.
Они, наверное, все предусмотрели: как только я родился, им уже было известно, что я свалюсь в какую-нибудь дыру, так и не попросив того, что мне причитается, ни требуя ни радости, ни места под солнцем. Я не из тех, кто может пригвоздить птицу к стволу клена. Однако у меня есть одно безумное желание. Мой брат Жак состоялся: он знает, как их развлечь. Мой брат Артур тоже состоялся: милосердие он превратил в выгодную экономическую систему. Ну и я тоже состоялся: вот я стою на обочине дороги, готовый вес силы отдать, чтобы накормить тех, кто снизойдет и остановится. Я повар этой местности, их верный слуга. Но, если честно, это начинает меня утомлять. Конечно, если бы я заколачивал деньги, я бы мог купить себе машину, на которой бы убил время или нескольких прохожих, но, когда кончается бензин, что остается в итоге? Пустота. Ты опять заливаешь бак: «Мне бензин «Экстра», пожалуйста». Всю жизнь ты заливаешь бак, который в итоге оказывается пустым. Когда-нибудь тебе захочется пойти пешком, а когда ты на своем ходу, ты можешь и взбрыкнуть, бросить свои колеса на краю дороги, лечь в засеянное пыреем поле, лицом к небу, и думать: больше всего заслуживает пинка под зад тот, кто меня зачал.
В смысле мне интереснее жить сегодня, а не в прошлом. Я думаю, что нет ничего краше
