попросят… Достанут дело из архива, подчистят, что-то добавят, что-то уберут, а потом поднимут хай и отправят на дополнительное расследование. Глядишь, и получится. Если, конечно, ФСБ раньше не остановит…
Леха медленно провел ладонями по лицу, словно сгоняя остатки неуместного в его нынешнем положении, дающего силы жить дальше и вселяющего пусть крохотную – даже меньше, чем крохотную! – но все-таки надежду, цветного радостного сна. В голосе Алены было столько решимости во что бы то ни стало добиться поставленной цели и выкупить его буквально с того света, что он, умный, наученный суровой бандитской жизнью мужик, вдруг почувствовал, что мало-помалу начинает проникаться этой бредовой, даже теоретически неосуществимой и по определению утопической, но такой пленительной идеей. Кажется, у медиков это называется паранойей? Стремление во что бы то ни стало достигнуть поставленной, заведомо невыполнимой, цели… Ярчайшие клинические примеры этой болезни давали вожди мирового пролетариата. И где они сейчас вкупе со своими красивыми с виду, благородными идеями?! В заднице.
Дверь камеры с лязгом открылась, и на пороге возник Томанцев. Выглядел он, прямо скажем, не блестяще. Майор знал, что этим любящим друг друга людям прямо сейчас суждено расстаться навеки. А ему, невероятно рискующему сейчас не только своими погонами, но и свободой, ему, отнюдь не безвозмездно – ох как не безвозмездно! – согласившемуся устроить встречу напористой девчонки с осужденным смертником, выпала незавидная роль паромщика Харона, перевозящего души умерших на другой берег Стикса.
– Время, – майор постучал пальцем по циферблату своего «Лонжина». – Мне очень жаль…
– Я что-нибудь придумаю, Лешенька! – воскликнула Алена, поднявшись с нар и сверху вниз взглянув на опустившего очи долу, окончательно потерявшего лицо, но как-то странно напрягшегося Реаниматора. С ним, с его мечущейся в поисках выхода и не желающей смириться с уготованной участью душой явно что-то происходило. – Ты веришь, что у меня получится, любимый?! Может, не сразу – через год или два… Ведь на все надо время, не так ли?!
– Я верю, – стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, сказал Реаниматор. Он в последний раз посмотрел на самое близкое ему в той, оставшейся в прошлом, жизни человеческое существо и закончил: – Я верю, что ты сделаешь все возможное… И не слишком огорчайся, если узнаешь, что ничего изменить нельзя. Прощай, Алена.
– Можно! Можно!
– Девушка, – снова посмотрев на часы, уже с металлом в голосе заговорил Томанцев, – не отвечайте черной неблагодарностью на доброе дело. И, прошу, не заставляйте меня просить контролера применить к вам силу.
– Что ты сделаешь, если я окажусь права?! – В этот момент упорно не желающая расставаться со спасительной иллюзией Алена больше всего напоминала упрямого хулиганистого подростка, бьющегося об заклад с приятелем, что он на спор выкурит без остановки пачку сигарет, или спрыгнет на кучу песка с третьего этажа, или запросто побьет не дающего проходу, отбирающего деньги двадцатилетнего забияку и алкаша Витьку из соседнего двора. В сущности, Алена во многом все еще оставалась тем самым, не желающим расставаться с иллюзиями ребенком.
Майор и смертник понимающе переглянулись. Томанцев, за спиной которого угрожающе выросли сразу двое вооруженных автоматами угрюмых контролеров в камуфляже, цокнул языком, ткнул себе в грудь пальцем и многозначительно провел ребром ладони по шее.
– Считаю до пяти, потом – не обижайтесь! Раз…
– Так что ты сделаешь?! – настойчиво требовала ответа Алена, пожирая Леху горящими глазами.
– Два…
– Если ты найдешь вариант, как вытащить меня с Каменного, я… – со снисходительной усмешкой нехотя начал Реаниматор. «Какой бред я несу?! О чем вообще мы говорим?! Клиника!»
– Три!
– …я женюсь на тебе, малыш, и у нас будет пятеро замечательных детишек.
– Меня это вполне устраивает, Лешенька! – осветилось счастливой улыбкой лицо Алены. – Только если ты меня обманешь – держись! До скорого свидания, любимый!
– Ага, – кивнул Реаниматор. Все это, должно быть, со стороны напоминало не слишом удачную сцену из третьеразрядного спектакля погорелого театра имени Тырпыркевича.
Алена в последний раз посмотрела на Леху таким лукавым взглядом заговорщицы, от которого у повидавшего всякое бригадира по спине пробежали мурашки. Ну и девчонка!..
Развернувшись, цокая каблучками по бетону и грациозно виляя стянутыми эластичной тканью узкими бедрами, дочь крестного отца с видом победительницы вышла из камеры и скрылась за поворотом ярко освещенного коридора блока смертников. Один из контролеров, заметно расслабившись и опустив «АКСУ», направился следом за Аленой по эхом отражавшей стук каблучков галерее.
– Дурдом, – усмехнулся Томанцев.
– Как знать, – на удивление себе самому, вполне серьезно парировал бывший бандит, а ныне пожизненно заключенный Алексей Гольцов.
– Может, так оно даже лучше. Без страха. Ладно, братан… Бывай, что ли.
– И ты тоже не кашляй, майор. Береги себя. – Томанцев хотел сказать еще что-то, но передумал и только махнул рукой.
Дверь камеры с грохотом захлопнулась, щелкнул замок. Осталось только облачко сигаретного дыма на пороге.
Леха, невероятно, чудовищно вымотанный событиями сегодняшней ночи, тяжело упал на нары, закрыл лицо ладонями и крепко, до боли в скулах, сжал зубы. И не сразу понял, что беззвучно плачет.
После визита Алены и ее бредовой идеи, почерпнутой из «желтой» прессы, о возможности выкупа за огромные деньги приговоренного к «вышке» узника, угасшая в Реаниматоре после решения суда жажда жить – во что бы то ни стало! – безо всяких на то реальных оснований вдруг взыграла, закипела с новой силой! И от этого становилось еще паскуднее, потому что Леха не хуже Томанцева знал: ничего у девчонки не получится. Скорее всего, она даже никаких движений в этом направлении делать не станет. Это просто желание красиво сыграть финальную сцену расставания со своим первым мужчиной после свершившегося в более чем экзотической обстановке – на нарах камеры смертников – незабываемого для каждой женщины акта перехода в другую, взрослую жизнь.
Мы все – просто актеры в огромном театре под названием жизнь…
Спустя пять дней бывший член мальцевской преступной группировки Алексей Гольцов покинет питерский следственный изолятор и двинется по спецэтапу. Сначала в отдельном купе вагонзака его доставят в седую русскую Вологду, а затем в специально оборудованном автофургоне, в сопровождении четырех вооруженных конвоиров, перевезут на затерянный в северных лесах, посредине живописного озера, остров Каменный – в тюрьму особого назначения, в которую, по злой иронии судьбы, после большевистского переворота был превращен древний мужской монастырь.
Часть II
Охотник за иконами
Глава 29
В просыпающемся рано Париже уже вовсю кипела жизнь, а тихий пригород суетящегося, словно растревоженный муравейник, огромного мегаполиса, называемый в шутку его жителями и таксистами кубиком Рубика, был окутан туманом и тишиной. Идеальный квадрат, застроенный лишь шикарными виллами с разноцветными крышами и разделенный на клеточки сетью тенистых, вымытых с шампунем улочек, с высоты птичьего полета действительно как две капли воды напоминал игрушку-головоломку, покорившую Европу два десятилетия назад. А с высоты человеческого роста в этот предрассветный час квартал более смахивал на город-призрак из романа Стивена Кинга, под влиянием потусторонних сил в одночасье покинутый сразу всеми его обитателями.
Из окутанных тлеющим саваном предрассветных сумерек домов, некоторые из которых можно было без преувеличения назвать дворцами, не доносилось ни звука, ни шороха. На улочках с гладким асфальтовым покрытием и выложенными плиткой тротуарами, вдоль которых росли раскидистые каштаны, не было ни души. Даже не лаяли собаки…
Впрочем, смуглокожего мужчину в сером костюме и надвинутой на глаза шляпе, сидевшего за рулем
