скованность в левом плече – тоже. Он с жалостью посмотрел на свою жирную седую грудь, заметно вздрагивавшую от толчков сердца, но тут же осадил себя: 'Спокойно, Семен, все будет хорошо. Только не распускаться'. Пожалуй, разумнее всего было бы пойти домой и лечь, но дома у него, собственно, не было, а мысль о своем номере с люстрой и картиной 'Три богатыря' была ему противна. Он продолжал работать, просматривая документы и останавливаясь на местах, отчеркнутых по полю синим карандашом. Эти привычные 'боковички' (сигналы опасности!) сегодня тоже казались неприятными, хмурились синими бровями.
Он обрадовался, когда вошел ординарец.
– Товарищ генерал, к вам какая-то гражданка добивается.
– Пусть войдет.
Гиндин встал и застегнул китель.
Вошла Лида Ромнич. Генерал удивился:
– Вы? Как приятно! Чем обязан?
Лида прямо взглянула ему в глаза и сказала:
– На площади лежит собака.
– Что это, стихи? – спросил Гиндин.
– Нет. На площади действительно лежит мертвая собака и... пахнет. Лежит уже третий день, и никто ее не убирает. Я решила обратиться прямо к вам.
– И правильно сделали. Садитесь, пожалуйста. Подождите минуточку, сейчас я приму меры.
Лида опустилась в глубокое кожаное кресло, мгновенной прохладой коснувшееся ее локтей. Генерал сел за стол и позвонил. Появился ординарец. Гиндин повертел в руках карандаш и спросил:
– А где у нас может быть сейчас начальник КЭЧ?
– Майор только что прошел к себе, товарищ генерал.
– А ну-ка пригласи его сюда.
– Слушаюсь, товарищ генерал.
Ординарец вышел. Гиндин любезно, наклонив голову, глядел на свою посетительницу.
– Вы не поверите, как я счастлив, что вы зашли ко мне.
– Я зашла... из-за собаки.
– Тогда я счастлив, что умерла эта собака. Иначе я не имел бы удовольствия видеть вас у себя... Но раз уж вы пришли, давайте побеседуем. Может быть, вы в чем-нибудь испытываете нужду? Питание? Помещение? Говорите, я к вашим услугам.
– Нет, спасибо, мне ничего не надо.
– Может быть, хотите переехать в 'люкс'? Отдельный номер с видом на пойму. А?
– Нет, спасибо.
– Скажите, а какое вино вы любите?
– Плодоягодное.
– Не шутите, я говорю серьезно.
– В такую погоду – никакое.
– А в прохладную погоду?
– Право, не помню. Это было давно.
– А вы все-таки вспомните.
– Какой вы смешной! Ну, цимлянское.
– Завтра же пошлю самолет за цимлянским.
– Ради бога, не надо.
– Там, в Москве, была одна женщина, – задумчиво сказал генерал, – я ее любил, а она меня нет, вы представьте себе, она меня не любила. Однажды она обмолвилась – просто так, в разговоре, – что обожает розы. Я послал в Крым один из своих самолетов... На следующий день у ее ног были две корзины роз... И знаете, это был единственный случай, когда я увидел в ее глазах искру нежности... Отчего вы улыбаетесь?
– Слишком много.
– Чего?
– Ног и корзин.
– О, да вы умница. С вами на стандарте не проедешь. Виноват – привычка.
– А где она сейчас, эта женщина?
– В Москве. Мы с нею уже давно не встречались. В прошлом году она вышла на пенсию... Понимаете? Моя любовь – пенсионерка. Это смешно?
В дверь постучали.
– Войдите! – крикнул Гиндин.
Вошел офицер с испуганными глазами.
– Товарищ генерал, майор Пряхин по вашему приказанию явился.
– Являются привидения, товарищ майор.
– Виноват. Товарищ генерал, майор Пряхин по вашему приказанию прибыл.
– Так-то лучше. Я хочу познакомить вас с представителем Москвы. Майор Пряхин, начальник КЭЧ. Лидия... Кондратьевна, если не ошибаюсь.
Лида кивнула.
– Здравия желаю, – растерянно сказал Пряхин.
– А ну-ка доложите, товарищ майор, обстановку в гарнизоне по вашему ведомству.
– Все в порядке, товарищ генерал, – настороженно ответил Пряхин.
– А вот представитель Москвы придерживается другого мнения.
Пряхин покосился на Лиду Ромнич и промолчал.
– Известно ли вам, товарищ Пряхин, – продолжал генерал, – что на главной площади нашего населенного пункта третий день лежит дохлая собака?
– Лежит, товарищ генерал.
– Так вот, завтра в этом гарнизоне останется кто-нибудь один из вас: вы или эта собака.
– Понял, товарищ генерал. Разрешите исполнять?
– Действуйте, Пряхин.
Начальник КЭЧ вышел. Лида поднялась со своего кресла и стала прощаться. Генерал Гиндин удержал ее за руку:
– О, подождите совсем немного, побудьте здесь, я так рад, что вы пришли. Неужели нельзя подарить старому человеку немного радости? Ваше присутствие – как свежий утренний ветер... Впрочем, кажется, это опять 'ноги и корзины'...
– Меня ждут, – сказала Лида, потихоньку вытягивая руку из большой руки генерала.
– Вас ждут, – повторил Гиндин. – Вас ждут такие же, как вы, молодые, сильные, не боящиеся жары. Какое вам дело до старика с его двумя инфарктами? Слава богу, он еще годен, чтобы убрать с площади собаку...
Генерал улыбался, но глаза были грустные, больные.
– Вам плохо? – спросила Лида. – Может быть, вызвать врача?
– Нет, я пошутил. Идите к ним, к молодым, идите, прелестная женщина. Идите же...
– Спасибо. Будьте здоровы.
– Не за что. Это вам спасибо. И помните, что бы вам ни понадобилось, какая бы собака ни легла на вашем пути, – обращайтесь прямо ко мне.
Лида вышла на крыльцо. Ожидающие зашевелились.
– Что-то слишком долго, – засмеялся Теткин. – Впрочем, старик.
– Теткин, не говорите пошлостей.
...На площади какие-то люди уже грузили на тачку собачий труп.
– Вот оперативность! – восхитился Манин.
– Ты еще не знаешь Гиндина! – хвастливо сказал Скворцов.
– И все-таки Гиндин тоже не тот рычаг, – как бы про себя заметил Чехардин.
У каменной гостиницы стали прощаться.
