– Можно я вас провожу? – спросил Скворцов.
Лида как будто была недовольна, и это его мучило.
– Я же не одна, я с Теткиным.
– А я вам, братцы, мешать не буду, – заявил Теткин. – Тем более у меня свидание назначено, я и забыл.
– С Эльвирой?
– Ага. На восемь часов.
– А сейчас уже девять. Кто же так поступает с дамой?
– Ничего, подождет. Не маленькая.
Теткин побежал вперед, а Скворцов с Лидой медленно пошли по улице, обсаженной тощими деревцами. Скворцов рассказывал:
– С тех пор как посажены эти деревья, здесь сильно упала воспитательная работа. Посудите сами. Раньше деревьев не было, но под них были выкопаны ямы, довольно глубокие. Весной и осенью в них набирается вода. Теперь представьте себе – возвращается человек ночью в состоянии алкогольного опьянения, попадает в яму, а выбраться уже не может. Так и сидит до утра в воде – перевоспитывается...
Лида слушала довольно рассеянно. Она думала про генерала Гиндина: 'Какая бы собака ни легла на вашем пути...' Собаки уже нет. А генерал болен, серьезно болен, надо было позвать врача...
Вдруг в мертвой тишине зашевелились, забормотали листья и ударом налетел ветер, горячий, как из духовки. Лида ухватилась за юбку, зажала ее коленями. Волосы у нее взвились и встали дыбом.
– Что это? – задохнулась она.
– Тридцаточка. Повар как в воду глядел.
Горячий ветер дул стремительно, с неистовой силой. Слышалось какое-то потрескивание: это сворачивались от жара опаленные ветром листья. Загрохотал и побежал по асфальту сорванный с крыши лист железа.
– Что ж, идемте, не стоять же здесь до утра, – сказала Лида.
Идти было трудно. Ветер гнал, тащил, выталкивал. Сохли и трескались губы. По земле с шорохом бежали сухие листья, сломанные ветки. Неподалеку сорвало с места двустворчатую будку и прибило к забору.
– Держитесь за меня, – предложил Скворцов. – Хотите, я вас понесу?
– Нет, не хочу.
Рядом с деревянной гостиницей лежал с корнем вывороченный столб с оборванными проводами.
– Вот вы и дома. Значит, завтра в восемь ноль-ноль я за вами заеду. Испытывать будем сиверсовские игрушки. Предупреждаю, в поле будет тяжело, если ветер останется на том же уровне.
– А при таком ветре испытания не отменяются?
– Здесь они не отменяются ни при какой погоде. Может быть, посидите дома? Это же не ваши изделия.
– Нет, поеду.
– Смотрите. Итак, до завтра.
– До завтра.
Он держал ее за руку. Между ними свистал горячий ветер.
– До завтра.
– До завтра.
Она вошла в свой номер – там было темно, – щелкнула выключателем, свет не зажегся. Лора заворочалась на кровати, вздохнула и стала пить воду громкими глотками. Томка подняла лохматую голову:
– Поздно, Лидочка, поздно. Опять с майором загулялась?
Лида не отвечала.
– Ну как, объяснился?
– Вечно глупости. Слушать тошно.
Над крышей свистело. Дом покряхтывал под гнетом ветра. Лида молча разделась и легла. Простыня была тяжелая, она отбросила ее и лежала, прислушиваясь к торопливому стуку сердца. Какая-то тревога была во всем, и ей казалось, что майор Скворцов все еще держит ее за руку. Она подула на пальцы, но ощущение не проходило. 'До завтра, – повторила она, – до завтра'. А что такое 'завтра'? Бред.
– Ой, девочки, – жалобно сказала Томка, – я больше совсем не могу этот климат переносить, бог с ними, с командировочными, жили без телевизора и еще поживем Правда?
– И я хочу домой, – ответила Лора. – Так мне здесь все надоело, глаза бы не смотрели... По ребятам соскучилась. Бабушка у нас не так, чтобы очень любящая. Тем более Теткин... Пока я надеялась на личную жизнь...
Лора заплакала.
– Не психуй, – прикрикнула Томка, – и так жара, а тут еще твои переживания, совсем сбесишься.
– Тридцаточка, – сказала Лида.
В комнату кто-то вошел. Томка взвизгнула:
– Ай, девчата, кто-то сюда прется!
– Не пугайтесь, девушки, это я, – сказал вошедший голосом Теткина.
– Батюшки, а я без ничего, – закричала Томка.
– А я на вас и не смотрю. Чего я тут не видал?
– Что вам нужно? – строго спросила Лида, натягивая простыню.
– Пожрать, пожрать, – забормотал Теткин и открыл шкаф. – Я помню, здесь у вас что-то было. Не могу жару переносить – просто до ужаса аппетит развивается.
– Теткин, – сказала Лида, – берите на верхней полке хлеб, огурцы и убирайтесь!
– А соль?
– Обойдетесь без соли.
Теткин повздыхал, поскребся, взял что-то из шкафа и ушел.
– А я-то, дура, вся обмерла, как он вошел, – сказала Лора.
Ночью генерала Сиверса разбудил женский плач. Плакали внизу; это походило на ссору, на разрыв. Женщина негодовала, попрекала, жаловалась. Возможно, она была не права, но все же этот плач доходил до сердца. Потом началась ходьба. Кто-то топал, отворял и затворял двери, двигал вещи. Нечего сказать, нашли время! Сиверс в досаде закутал голову простыней, но тут же ее скинул – было очень жарко. По улице проехала машина, лежачие дымящиеся столбы света ударили в окна и скользнули мимо. Машина остановилась у подъезда, кто-то в нее как будто садился, наружная дверь несколько раз хлопнула. Очень это было долго. В конце концов машина уехала, ходьба прекратилась. Сиверс перевернул подушку сухой стороной кверху, лег на другой бок и попытался заснуть. Как бы не так! Гостиница воевала со сном множеством звуков. На разные голоса свистал ветер. Оконные рамы вздрагивали и дребезжали. Крыша громыхала железом. Казалось, что весь «люкс» со своими багетами и фикусами не стоит на месте, а мчится с ветром в тартарары.
Он повернул выключатель – света не было, зажег спичку и посмотрел на градусник. Тридцать шесть. Попробуй засни.
А главным образом, мешали спать мысли. Во-первых, взрыватель. С этим взрывателем (второй вариант) явно было что-то не так. Пожалуй, стоило все-таки оставить по-старому. Был и еще один возможный вариант, но его надо было обдумывать днем, на свежую голову. Сиверс хорошо знал эти ночи, битком набитые техникой. Ничего путного из них никогда не получалось.
А кроме того, лезли в голову еще и другие, совсем уже праздные мысли, но он им не давал ходу, попросту давил их в себе: о будущем. О своей судьбе, если неизбежность приключится. Я-то что, а дети, дети... Ну, что поделаешь...
Чтобы не думать, он стал развлекаться со своей памятью. Удобная игрушка – всегда под рукой. У генерала Сиверса была необыкновенная память, не память, а анекдот. Все это знали. Он и сам понимал, что
