смотровом мундире. Мундир красный, с белыми шнурами, и на плечах у генерала эполеты подпрыгивают. А головы у генерала нет. Штаны у генерала под мундиром белые — и сапог нет...
— Что же он, босой?
— Зачем босой — у него и ног нет. Он по воздуху идет, а штаны болтаются... А за первым генералом второй идет, и тоже головы нет: фуражка с белым околышем прямо на воротник надета. А штаны синие с красным лампасом. За вторым генералом — третий, в адмиральском сюртуке. За третьим — четвертый.
— Маменька, братишка-то у нас сбрендил! У него и голова горячая... — испуганно прошептала Хоня, положив холодную руку на лоб Вени.
— Ничего не сбрендил! — сбросив руку Хони с головы, сказал Веня. — Я сам испугался, как пять генералов все без голов прошли на ют и скрылись — должно быть, в адмиральской каюте... Я говорю: «Митька, видишь?» — «Глазам не верю!» А на корабле все без внимания, что генералы идут, — как бы их не видят! Вот морока!
— Что ж это, милые мои, — не то притворилась, не то в самом деле испугалась Наташа, — да я вся, милые, дрожу!
— Не бойся, Наташа! — успокоил Веня сестру. — Пошли генералы назад: гляжу — а это вестовые на палках мундиры несут. Нам спереди-то и не видать было... Назад четыре мундира пронесли, а пятый генерал, в походном сюртуке, у князя остался. Это князю из «больших чемоданов» мундиры носили — какой вздумает надеть. Это Олесь мне объяснил: у князя, говорит, восемнадцать мундиров, потому что на нем восемнадцать чинов. В каком чине захочет явиться, такой и мундир наденет. Он хочет сражение давать, да не знает, в каком мундире. Как прошли назад генералы — пустые, безо всего, — флаг-офицер со шканцев зовет: «Курьера от Нахима к его светлости!» Я прыгнул из ялика на трап. Олесь меня привел в каюту. Князь за столом сидит, а на диване генерал.
— С головой генерал-то? — спросила Маринка.
Все сестры и мать дружно рассмеялись.
— Погодите. Снял я, значит, шапку. Стал у порога. Светлейший посмотрел на меня и говорит генералу: «Вот извольте видеть — это у него курьер. Ему не эскадрой командовать, а канаты смолить!» Это он не про меня, конечно, а про Нахимова. Я молчу. Этот-то генерал с головой и с ногами, все как следует. А рядом с ним и сюртук, и штаны с лампасами положены, и фуражка.
— Два генерала, стало так?
Веня обиделся:
— Не хотите слушать, не надо...
— Погоди, Маринка, не сбивай его... Рассказывай, сыночек. Не слушай ее!
Веню одолевает дрёма.
— Маменька, как нам быть-то: изобьет нас Деревяга? Месяц-то, гляди — кораблик серебряный. Сейчас поплывет... Гляди, гляди! На море садится!
Веня сомкнул глаза. Рука его, протянутая к месяцу, упала. Он забылся.
— Умаялся, бедный! И десятой доли, чего видел, не поведал. В избу, что ли, девушки, пойдем?.. Веня! Спать идем!
— Ну да! Его теперь и пушкой не разбудишь! А завтра все забудет! — сердилась Маринка. — Толком ничего не узнали...
— Маменька, посидим еще немного, — просила Хоня.
Месяц спустился серебряным корабликом к самой воде, но не поплыл, а начал тонуть с кормы. Вот уже и нет его. Сделалось темно. В небе ярче засветились звезды.
— Пойдемте, девушки, спать, — зевая, сказала Анна.
Хоня поднялась первая.
При скудном свете каганца семья Могученко укладывалась спать. Веню раздели и сонного уложили под полог на место отца. Ольга с Наташей ушли в боковушку и долго там шепотом спорили о чем-то и бранились меж собой. И по шепоту можно было различить сестер: Ольга шептала, прищелкивая языком и фыркая, словно раздразненный индюк, Наташа шипела рассерженной гусыней. Хоня с Маринкой забрались на полати. Маринка обняла сестру и принялась звонко целовать ее в щеки, глаза, губы. «Будет, будет», — лениво и равнодушно отбивалась Хоня от ласк сестры.
Анна задула каганец и, сладко зевая, вытянулась на кровати рядом с Веней.
— Хорошо нам в тепле, в сухости, а каково теперь солдатикам в чистом поле... Грязь и холод. Где армия-то стоит?
— За Качею, на Альме, говорят, — ответила Маринка. — Стало быть, светлейший поехал туда. Что-то будет?!
— Чему быть, того не миновать.
— Послушал бы светлейший флагманов, не пустили бы неприятеля на берег.
— А как его не пустишь?
— Вышли бы в море, сцепились, взорвались! — воскликнула из боковушки Ольга. — А князь слушать не хочет.
— На то он и главнокомандующий — никого не слушать. Он сам с усам!
В боковушке затихли голоса Ольги и Наташи. Анна глубоко вздохнула, переворачиваясь на кровати.
— Маменька, милая, расскажи ты нам про Колу чего-нибудь, — медовым голоском попросила Маринка.
— Да чего рассказывать? Я уж все и позабыла... Все, что знала, в ваши головы вложила.
— Ну, скажи про то время, когда ты за батеньку замуж шла.
История, которую хотела услышать от матери Маринка, была из тех, что в ладных семьях рассказывается детям десятки и сотни раз. Да хоть бы и тысячу! — все бы слушал, словно любимую сказку, в которой нельзя ни пропустить, ни изменить ни одного слова.
Мать не сразу сдается на просьбы.
— Маменька, а где ты впервой батеньку увидала?
— В Петербурге.
— А как ты в Петербург попала?
Маринка настойчиво требовала рассказа.
Анна начала свою повесть с виду неохотно, но уже с первых слов дочери по ее голосу услыхали, что матери и самой приятно вспомнить о былом в нынешний тревожный день.
— Как я в Петербург попала? Да очень просто. Со своей шкуной морем пришла...
— А кто шкипером на шкуне был? — Этот вопрос полагалось непременно задавать, слушая рассказ.
— Эна! Да я сама за шкипера была!
— Маменька, милая, да как же ты это? У тебя и правов шкиперских нет.
— Тогда правов с нас не спрашивали. Моя шкуна: посажу на камни, разобью — моя беда! Это на купеческие корабли требовали шкиперов из мореходного класса. А мы сами управлялись. Мой батенька умер, шкуну мне оставил и в Коле дом. А на руках братцев трое: старшему осьмнадцатый шел, меньшому — вот с Веню он был тогда. Надо кормиться, братцев подымать, маменьку, царство ей небесное, покоить. А чем в Коле проживешь? «Спереди — море, позади — горе, справа — мох, слева — «ох». Поневоле пришлось мне шкуну водить. Дело не женское, а у нас не редкость: на Грумант[6] и на Новую Землю за шкипера ходили. Управлялись, ничего. Так и я: поставила братцев за матросов, младшенького, Васю, — зуйком[7], и пошли мы с грузом трески в Варяжское море до города Васина[8]. Вдоль берега летом у нас плавание простое: круглые сутки день. Сходила так раз, другой, третий, глядишь — в шкатулке деньжонки набухли. Видят люди, у Аннушки дело идет на лад. Женихи явились: к шкуне да к дому сватаются. Аннушка не торопилась. А были середь женихов люди достойные. Своего суженого ждала, берегла волю бабью.
