— Про всех расскажу. И про кого тебе надо не забуду!
После ужина Анна сказала:
— Посумерничаем, девушки! Давай-ка на двор под березу скамейку. Веня нам все расскажет, чего видел, чего нет.
— Вот еще, сумерничать! — заворчал Веня. — Обрадовались, что батенька ночевать не пришел. Он бы вам задал: «Марш все по местам! Что это на ночь за разговоры!»
Маринка хлопнула Веню по животу.
— Ишь, набил барабан! Я говорила: заснет и ничего не расскажет.
Веня рассердился:
— Ну да! Я-то засну? Мое слово верное. Раз сказал, так и будет...
— Хоня! Оставь горшки до утра!
— Да! Тараканов разводить. Идите, я мигом приду...
Под березкой на дворе поставили скамейку. Анна села посредине, лицом к месяцу. Веня приладился на колени матери. По правую руку Анны села Наташа, по левую — Маринка и Ольга.
— Рассказывать, что ли, а то вон скоро месяц зайдет, — пробурчал Веня, протирая глаза.
— Погоди, Хоня посуду вымоет... Хоня! — крикнула Ольга в дом. — Будет тебе, что ли! Иди, а то наш месяц ясный закатиться хочет.
— Иду! — ответила Хоня, проворно сбегая с крылечка.
Она явилась с шалью, накинутой на плечи.
— Ну, начинай с самого начала, как с Митькой убёг.
Веня начал примащиваться на коленях матери поудобней.
— Вот так будет ладно! — сказал Веня, устраиваясь меж колен матери, словно в люльке. — Ну, слушайте. Только, маменька, не вели Ольге меня за волосы дергать. А Хоня мне пятки щекочет. Не вели им баловаться, маменька... Я бы ведь пошел с Маринкой да с Ольгой крепость делать, а Митька мне навстречу: «Ты куда?» — «Крепость строить. А ты?» — «Я в штаб. Говорят, будто кукушка в часах испортилась». — «Кабы испортилась, мне бы батенька сказал». — «Мне, — говорит, — Ручкин сказывал — он чинить кукушку пошел». — «Надо поглядеть!» Мы и побежали с Митькой. Забежали со двора. Просунулись в буфетную. Верно! Стоит Ручкин перед часами на стуле... — Веня тихонько толкнул Хоню. — Ты, Хоня, зря его давеча осмеяла: человек стоящий. Беды нет, что малого роста... Механик! Глядим — верно, кукушка испортилась. Ручкин крышку открыл, дергает за веревочку — кукушка молчит. Стрелки на половине одиннадцатого стоят. «Совсем, Ручкин, испортилась?» Ручкин посмотрел на меня печально и только вздохнул. Дернул веревочку. В часах зашипело. Дверка открылась. Кукушка высунулась: «Ку-ку!» — и спряталась... Значит, еще жива! Действует! Ручкин перевел стрелки. Поставил на двенадцать. Кукушка и пошла: «Ку-ку! Ку-ку!..» Мы с Митькой считали: раз, два, три... А Ручкин стоит на стуле задумчивый такой... Даже мне его жалко... Двенадцать, тринадцать... Вдруг дверь из зала открылась...
Веня опять тихонько толкнул Хоню в плечо.
— Из двери выглянул Хонин крестный, Павел Степанович, — видно, сердитый, не до кукушки ему. Увидел Ручкина, засмеялся и закрыл дверь. Кукушка прокуковала еще двадцать три раза. А тут выходит из зала батенька с большим подносом. На подносе — чашки и бутылка. Батенька поставил на стол поднос и выхватил из-под Ручкина стул. Тот чуть успел спрыгнуть! Как закричит батенька на Ручкина: «Ты что тут раскуковался? Там господа флагманы судят, как Черноморскому флоту быть, а ты здесь кукуешь?» Ручкин отвечает: «Так ведь вы сами просили, Андрей Михайлович, кукушку посмотреть!» — «Посмотреть, а не куковать!» Ручкин надел картуз и пошел вон совсем расстроенный.
— Не повезло нынче Ручкину! — вздохнула Хоня. — А тебе что батенька сказал?
— «А вы здесь зачем? Пошли отсель, где были!» Мы с Митькой — к двери. «Стой! Жди приказания!» Батенька ополоснул чашки. Налил чаю. Самовар на столе кипит у него. Достал из шкафа бутылку, откупорил, поставил посередке подноса и пошел с ним в залу. Я, само собой, кинулся дверь открыть. Заглянул в залу. Сидят все. Накурено страсть! Все сразу говорят, инда у меня в ушах заскорчило. Я закрыл за батенькой дверь. Он вскорости вернулся с пустым подносом, а в другой руке держит пакет. «Вот, бегите на пристань, возьмите ялик и везите пакет на «Громоносец». Экстренный пакет его превосходительства адмирала Нахимова его светлости князю Меншикову на корабль «Громоносец». Если там спросят, почему не по правилу, без шнуровой книги, скажите — все вестовые в расходе, не с кем было больше послать. Пошел!»—«Есть!» Я на двор, на улицу. Митька — за мной. На Графскую. Через три ступеньки вниз по лестнице! Вот беда — у пристани ни одного ялика. «Громоносец» не у стенки, а посреди бухты на якоре поставлен правым бортом к входу в рейд. Пушки из люков глядят. Мы с Митькой начали в два голоса кричать: «На «Громоносце»! Шлюпку давай! Пакет срочный его светлости! Эй! «Гро-о-мо-но-сец»! Никакого внимания! Видно: капитанский вельбот на воду спущен, гребцы на банках. Фалгребные[5] на трапе стоят. Вахтенный начальник по шканцам похаживает, с ним флаг-офицер. Того и гляди, светлейший выйдет, сядет в шлюпку и катнет на ту сторону. Вот лихо! Да тут едет к пристани яличник Онуфрий Деревяга. Пустой. Зачалил за рым. Вылез. Мы к нему: «Вези сию минуту на «Громоносец». Срочный пакет от Нахимова князю». — «Полно врать! Чтобы тебе пакет в руки дали!» — «А вот дали!» Я — прыг в ялик. Митька за мной! Онуфрий притопнул деревянной ногой: «Брысь из лодки!» — «Да, как же!» Скинул я фалинь с рыма. Митьке: «Греби!» Отпихнулся. Деревяга только ахнул. Бегает по лестнице, ногой притопывает: «Караул! Ялик украли! Держи!» Где тут! Митька гребет, я на корме поддаю. До «Громоносца» рукой подать. Вдруг Митька бросил весла. Что это?! «Постой, — говорит, — а кто у нас будет курьер?» — «Вот тебе раз! Ясно, кто! Я! И пакет у меня в руках». — «Нет, брат, врешь. Твой батенька говорил: «Идите, бегите, везите». Если бы ты курьер, он сказал бы: «Иди, беги, вези». А ты сам пакет схватил у него из рук. Я старше тебя. У меня папенька офицер!» — «А у меня батенька — Нахимова кум и приятель!» Не хочет Митька грести — отдай мне пакет, да и все. Ялик на месте повертывается. Деревяга на пристани орет. Что тут делать? Ладно же, думаю. Встал в полный рост, кричу «Громоносцу», пакет показываю: «Его светлости! Пакет адмирала!» Вахтенный на «Громоносце» подошел к борту, взял рупор и спрашивает: «Эй, на лодке! В чем дело?» — «Пакет сро-очный!» — «Давай сюда!» — «Да у меня команда взбунтовалась!» — «Как! В Черноморском флоте бунт? Постой! Мы покажем тебе, как бунтовать!» С вахты подали команду приготовить носовое орудие. «Чего это?» — спрашивает меня Митька, а сам испугался. «А то это, что как ты взбунтовался, — говорю я Митьке, — так сейчас будут в нас палить! И будешь ты у меня кормить раков!»
— Ах, батюшки мои! — в ужасе воскликнула Наташа. — Неужто и верно хотели по вас из пушки палить?!
Сестры рассмеялись.
— Обязательно! — подтвердил Веня. — Чего смеетесь? Только Митька испугался, инда позеленел с испугу, схватился за весла и скоренько к «Громоносцу» пригреб. Приняли нас с левого борта. Подал я пакет фалгребному. Тот его в руки вахтенному. Вахтенный велит позвать каютного юнгу. Знаете на «Громоносце» каютного юнгу? Мокроусенки меньший брат Олесь. — Веня поймал Ольгу за косу и дернул: — Слыхала? Олесь
Ольга вырвала косу из руки брата:
— Не балуй! Говори, дальше что. Дал ответ или нет Меншиков?
Веня, зевая, молчал.
— Должно, сестрицы, все это он придумал, — попробовала поддразнить Ольга Веню, — а теперь и не знает, что дальше сказывать. Никакого пакета не было, и никуда ты не ездил.
— Давай поспорим, если я соврал. Спроси Олеся. Он отнес пакет и долго не приходил. Нам с Митькой даже надоело. Я говорю фалгребному: «Доложи светлейшему, чего он нас держит — будет ответ или нет? Курьер, мол, ждет ответа». Матросы только смеются. «Тогда, — говорю, — до свиданья». Держат, не пускают... Смотрю — батюшки-светушки, да что же это такое? Вдоль сетки на «Громоносце» идет генерал в
