зубы показать. Только так. Еще один путь – бросить все и уйти. Но тогда ему к Подбельскому так близко уже никогда не подобраться. Значит, все верно он сделал.
От этой мысли повеселел, и даже легче ему теперь дышалось. На выходе из парка купил себе две порции мороженого. Солнце уже к крышам домов скатилось и не пекло сильно, подустав заметно за день.
Марию Никифоровну Паша увидел первым. Она из троллейбуса вышла с лицом задумчиво- озабоченным и мимо прошла бы, если бы Паша ее не окликнул. Обернулась, разулыбалась, узнав:
– Здравствуй, Пашенька!
Она по-прежнему для Паши оставалась все той же учительницей, которую он по школе еще помнил.
– Здравствуйте, – сказал искренне и даже голову склонил. – Хотите мороженого?
– Нет, спасибо.
Улыбка у нее была доброй, так обычно матери своим детям улыбаются.
– Цветы твои как долго простояли.
– Какие цветы? – не понял Паша.
– Которые ты мне в прошлую нашу встречу подарил.
Дарил, точно. Тогда еще Охлопков, покойный, влез без очереди. Как давно это было, целую вечность назад. Должна была вот эта, вторая встреча состояться, чтобы Паша себя прежнего вспомнил и обнаружить смог, как изменился он. Но выдержал, улыбнулся.
– Все хорошо у тебя?
– Да, Мария Никифоровна.
Жаль, что не мог рассказать ей, насколько хорошо. Он жизнь свою смыслом наполнил и уважение обрел. К самому себе.
– Я недавно Леночку Погороднюю видела. Помнишь ее?
– Погороднюю? Да.
Паша все еще не мог от пелены приятных мыслей освободиться.
– Она мне новость такую сказала…
Увидел наконец глаза учительницы и улыбку блаженную с лица согнал в одно мгновение.
– Виталика Самсонова убили.
– Неужели? – вырвалось у Паши непроизвольно.
– Ты разве не знал?
– Знал, конечно, – поспешно исправился Паша.
Как он мог не знать, если они в одном доме жили.
– Как жутко! Жутко несправедливо.
– Да, – нахмурился Паша. – Несправедливо.
Было что-то такое в его интонации, что заставило Марию Никифоровну тронуть легонько за рукав и сказать примирительно:
– Ты не очень-то дружен был с ним, как я помню по школе. Но сейчас тебе с ним делить нечего.
– Вы и сами были от него не в восторге.
– Не надо об этом.
– Были не в восторге, – повторил упрямо Паша.
Мария Никифоровна посмотрела на него.
– Да, – сказала после паузы. – Виталик доставлял немало хлопот.
– Ну почему вы обтекаемо так говорите! – не сдержался Паша, раздражаясь все больше. – Почему не скажете, что Самсонов был балбесом и хулиганом, от которого плакали учителя. И из балбеса он вырос в хама.
– Не надо так о покойнике, Паша.
– Надо! Я вещи своими именами называю – и только. Самсонов хамом был. Хамом и негодяем. Недоучка, возомнивший себя неизвестно кем!
Мария Никифоровна опять Пашу за руку взяла:
– Не надо, Паша. Умей прощать людей.
– Нет!
– Относись к ним с пониманием.
– Нет! – упрямо повторил Паша. – Нельзя быть слабым. Нельзя дать возвыситься над собой хамам. Они не церемонятся с нами. Так почему мы должны лебезить перед ними?
Мария Никифоровна заглянула Паше в глаза, и в ее взгляде читались тревога и боль.
– У тебя действительно все нормально? – спросила.
– Да. А почему вы интересуетесь этим?
Не ответила, глаза опустила и даже вздохнула, не сдержавшись.
– Знаешь, я всегда к тебе по-особенному относилась.
– А сейчас?
– И сейчас, Паша. Ты всегда был честным и справедливым. И, кажется, не изменился. Но не дай войти в тебя злости.
Подняла на него глаза, в уголках блестели слезинки.
– Вы плачете?
– Нет. Просто я очень за тебя переживаю.
– У меня все хорошо.
– Да.
Кивнула, а по глазам видно было – не верит.
– Честное слово!
– Да, – опять кивнула она.
Вдруг взмахнула рукой, обозначая прощание, и пошла прочь.
Паша в пансионат вернулся, когда уже темнеть начало. Поднялся на второй этаж, заглянул в номер к Подбельскому. Тот голову от бумаг поднял, спросил односложно:
– Что?
– Я вернулся, – доложил Паша.
– Виталия Викторовича предупреди. Пусть он тебя на ночное дежурство определит.
Начальника охраны искать не пришлось, как раз по коридору вышагивал, к шефу направляясь.
– Подбельский сказал, чтобы я в ночную смену заступил.
– Хорошо, Паша.
Это первый случай был, когда Виталий Викторович Пашу по имени назвал. Скользнул по Пашиному лицу взглядом каким-то особенным и в номере Подбельского скрылся.
– Мэр звонил, – сказал Подбельский, когда Виталий Викторович вошел. – Интересуется, как работы по заправочным станциям продвигаются. Заботу отеческую проявляет, – засмеялся. – Умыли мы их, Виталик. С интервью этим здорово придумали. Теперь бы еще Ачоева дожать.
– Я давно поговорить о нем хотел, – откликнулся Виталий Викторович с готовностью.
Тема Ачоева была для него больной, и он давно хотел в этом определиться. Но Подбельский руку поднял, его останавливая, сказал коротко:
– Позже об этом поговорим.
Значит, не созрел еще.
– Вы о жене Барсукова узнать просили, – послушно переключился Виталий Викторович на другую тему.
– И что же? – вскинул голову Подбельский.
– После развода с Барсуковым она уехала к своим родителям в Саратов.
– А дальше?
– Спустя полгода она была убита при невыясненных обстоятельствах. Вместе с престарелыми родителями.
– Ая-яй! – покачал головой Подбельский скорбно. – Как жестоко все в этом мире устроено.
Почти искренне сейчас говорил.
