даже Чубатого, искренне желая им всем попасть в руки большевиков и закончить свой век на веревке.
Той же ненавистью чадила Граббе. В штатном расписании отделения для Эммы не нашлось места, и Гримилов принял ее в качестве осведомительницы за разовые вознаграждения. В обязанности новой сотрудницы входило посещение злачных мест и рабочих окраин, собирание фактов и слухов, из которых можно составить представление о тайной жизни города. Она грезила, что однажды проникнет в некий штаб красных и с ними покончат одним ударом.
Гримилов-Новицкий запретил Граббе посещать номера Дядина, назначив для связи две явки. Однако вздорная бабенка то и дело появлялась в подвалах, бог знает каким образом добывая пропуска. Поговаривали, что к даме благоволит неразборчивый Иван Иванович Крепс.
Граббе довольно быстро установила, что весь сильный пол полуподвала, в том числе и Чубатый, вращается вокруг княжны, и это возмутило походную офицерскую жену, как личное оскорбление. Она, Эмма, помнила еще лучшие времена — и сама желала быть светилом в этом крохотном мужском мире. Всякий раз, когда Урусова попадалась навстречу, Граббе брезгливо морщила губы и бормотала бог знает что.
Совершенно внезапно Эмма обрела единомышленницу в лице Верочки Крымовой. Всей душой ненавидя Юлию Борисовну, «укравшую», как она полагала, у нее жениха, секретарша господина Гримилова поддакивала и подахивала махновке.
— Так какой новостью вы собирались поделиться, поручик? — спросил Крепс Вельчинского, когда тот присел на свободный стул. — Секите мне голову, если это не сообщение о том, что завтра воскресенье и через неделю в Челябинске будут большевики!
И хотя всем было ясно, что Крепс издевается над Вельчинским, последний сделал вид, будто не заметил насмешки.
— Вот именно, господа! — воскликнул он живо. — Капитан Павел Прокопьевич Гримилов-Новицкий дает пир. В гостях у нас сам господин полковник Злобин!
— Это по какому же поводу? — полюбопытствовала княжна.
— Повод самый благопристойный. Нам пожалованы ордена и медали за наши военные труды.
Крепс, Чубатый и даже Урусова переглянулись. Красные уже взяли Златоуст и Екатеринбург, в Челябинске эвакуация, а Гримилов устраивает пирушку по случаю странных в этой обстановке наград и приезда начальника контрразведывательного отдела ставки. Впрочем, пир во время чумы выдуман давно, и черт с ней, с чумой, коли есть лишняя возможность повеселиться и закрыть глаза на то, что творится вокруг.
А вокруг было далеко не весело.
Еще лишь вчера Павел Прокопьевич пригласил к себе в комнату всех офицеров, в том числе корпусных; не забыли и тех, что несли службу в полках и подвальных камерах.
— Господа, — сказал Гримилов, — я не имею права скрывать от вас весь трагизм обстановки. Неприятель близко, и мы обязаны подготовиться ко всему.
Он пожал плечами и горестно вздохнул.
— В эти дни в челябинских слободках, главным образом в Порт-Артуре, убиты семнадцать офицеров! Семнадцать, господа! Красные совершенно обнаглели, и мы несем за это ответственность.
Гримилов достал из тумбы стола какую-то бумажку, показал ее присутствующим.
— Вот что они расклеивают на заборах и стенах домов, извольте полюбопытствовать!
Он передал листовку Вельчинскому.
— Прочтите вслух.
Поручик исполнил приказание. В прокламации значилось:
— Каково? — спросил Гримилов и вытер темя платком.
Добавил с подчеркнутой решительностью:
— Одним словом, все работники отделения будут поочередно нести комендантскую службу на улицах. Вплоть до нашего отъезда. Никаких сантиментов! Я надеюсь на вас!
…Юлия Борисовна, сидевшая за маленьким столиком с пишущей машиной, уже дважды или трижды взглядывала на кабинетные часы. Наконец сказала, косясь на штабс-капитана:
— Господа, опасаюсь — меня прогонят с работы. Я совершенно ничего не успеваю делать.
— Вы правы, сударыня, — тотчас поднялся с места Чубатый. — Мы злоупотребляем терпением госпожи Урусовой. Идемте.
Покидая последним комнатку делопроизводства, Крепс сказал вполголоса:
— Доволен, как дурак на поминках.
Он имел в виду, разумеется, Вельчинского.
Княжна заметила с искренним огорчением:
— Зачем же топтать чужое достоинство, да еще заглазно?
Эта реплика, кажется, задела Крепса.
— Холуй с чувством собственного достоинства, — вы это хотите сказать?
И он поспешил захлопнуть за собой дверь.
Оставшись одна, Юлия Борисовна без промедления стала печатать различные сводки, донесения агентов, протоколы допросов, ставя над каждой бумагой гриф «Совершенно секретно!».
Она уже с головой ушла в работу, когда дверь осторожно открылась и в комнатку вошел смущенный Вельчинский.
— Прошу прощения, — сказал он, краснея и силясь оторвать взгляд от синих глаз княжны. — У меня всего лишь — просьба.
— Ах, как вы мне надоели, Николай Николаевич, — проворчала не без кокетства Урусова. — Ну, нельзя же, право, так досаждать. В чем дело?
— Не отказывайтесь — и завтра явитесь на вечер. Очень прошу.
И пожаловался:
— Вы со мною холоднее снега…
— А я и не собираюсь отказываться… — покрутила головой княжна. — Признаться, мне до смерти надоели все эти бумажки, и я даже рада немного покутить!
Улыбнулась, добавила:
— Да и то ведь сказать: без нас не праздник. Не так ли?
— Благодарю вас! — обрадовался Вельчинский. — Вам нисколько не будет скучно!
И он направился к двери.
— Одну минуту, — задержала его княжна. — Вечер состоится, я полагаю, для своих?
— Да — и здесь, в наших комнатах.
— Однако… — кажется, огорчилась Урусова. — Не слишком веселое соседство с кровью и слезами камер…
— Зато в полной безопасности, и можно болтать все, что угодно.
— А-а-а, существенно… — засмеялась Юлия Борисовна. — Ну, бегите.
На следующий день выдалась безмятежная погода, и на небе отсутствовали даже мельчайшие облачные помарки.
Начальник отделения отпустил сотрудников в полдень, чтобы они успели отдохнуть и привести себя в надлежащий вид.
Юлия Борисовна явилась на вечер в легком шерстяном платье, подаренном Верой Львовной в первый же день знакомства, и это синее платье было как нельзя более кстати в синий летний день, пронизанный теплом и светом.
