взглянул ей в глаза, он ожидал увидеть в них протест, возмущение, гнев.
Но он увидел там растерянность и смущение.
— Я не… не для этого просила вас… — пробормотала она.
— Я вам верю, — сказал он.
Затем снова поцеловал ее, и она страстно ему ответила. Ее сладкий язык проник в его рот, дразня его, ее тело прижималось к нему, принимая нужную форму, будто было создано специально с этой целью. Их рты соединились с жаркой и влажной торопливостью, его рука нащупала ее грудь. Она все крепче прижималась к нему. И тут что-то больно вцепилось ему в ногу пониже колена, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Кендалл удивленно опустила руки, а потом воскликнула:
— Иезавель!
Они вдвоем посмотрели на кошку, которая тоже посмотрела на них и мяукнула. Затем они переглянулись и разом расхохотались.
Растрепанная Кендалл была прекрасна.
— Я все-таки не уверена, что ты мне нравишься.
— Спасибо за откровенность. Хочешь, чтобы я ушел?
Она покачала головой:
— Нет.
И тогда он снова обнял ее и поцеловал, на этот раз с нежностью. Взяв ее обеими ладонями за подбородок, он тихо спросил:
— Ты уверена?
Она кивнула. И со следующим поцелуем они стали срывать друг с друга одежду, швыряя ее на пол в коридоре, а затем она втащила его в свою спальню и они упали, обнаженные, на постель.
Музыка из далекого бара достигала их слуха. Ритм ударных проходил сквозь расстояние. Свет из коридора, проникавший в комнату, позволял ему видеть блеск ее глаз, сияние волос и матовость ее кожи. Он снова поцеловал ее губы, затем глаза, осторожно прижался губами к шее, проложил влажную дорожку вниз — меж ее грудей и вокруг сосков. Ее ногти дразняще царапали кожу на его спине и ягодицах. Захлестывавшее его желание давало о себе знать болезненной твердостью в паху.
Но он знал ее имя. Он знал ее.
Это не имело значения.
Он был с ней очень бережным. Он
Он касался ее тела, будто хрупкой драгоценности. Он целовал, покусывал и лизал ее кожу, изощренно пытая ее, желая возбудить в ней такую же безумную страсть, что пожирала его. Однако она наслаждалась каждым моментом этой сладкой пытки. Соски ее крепких грудей встали и затвердели. Он жадно терся лицом о ее ребра и живот, упиваясь гладкостью ее кожи. Его пьянил ее вкус, изысканные и одновременно похотливые движения ее податливой плоти, извивавшейся под ним.
Поместив свое тело между ее ног, он провел пальцами по нежной мякоти под коленями, по внутренней стороне бедер и запустил их в самом сердце ее женственности, чувствуя жар и энергию в каждом ее вздохе и изгибе. Когда он, наконец, вошел в нее, она обвила вокруг него свои длинные ноги, беря его в бархатный плен. Их захлестнул ритм — древний, как само время, но новый для них двоих. Их губы и дыхание слились, ее пальцы то скользили по его спине, то впивались ему в плечи. Издалека по- прежнему доносилась музыка. Или эта барабанная дробь звучала у него в голове, приближая момент, когда все исчезло, кроме ритма движения и ее запаха. Наконец, он достиг своего пика. Последовал взрыв, заставивший его замедлить ритм, но входить глубже, пока она не содрогнулась под ним, неся ему тепло, сладость и удовлетворение. Он перекатился на бок и притянул ее к себе. Почему-то ему было страшно взглянуть ей в глаза. Он лежал, слушая гудение кондиционера, тиканье часов на каминной полке и чувствуя прохладу влажных от их пота простыней.
Она заговорила первой.
— Ладно. Ты мне, пожалуй, нравишься, — тихо сказала она.
Он засмеялся.
— А ты мне совершенно точно нравишься.
Они помолчали, а потом она спросила, явно делая над собой усилие:
— Ты останешься до утра?
Она чего-то боится?
— Я ничего не боюсь. Правда, — прибавила она, словно читая его мысли. Она приподнялась на локте и повторила: — Я не боюсь. И я не затем пригласила тебя войти.
Ее волосы растрепались, в глазах горели золотисто-зеленые искры, от которых у него сладко ныло сердце.
— Да что ты? — усмехнулся он, обнимая ее. — Я-то надеялся…
Она ничего не ответила, лишь тихо легла рядом. Они молчали, и им было хорошо.
Через некоторое время они снова занялись любовью. Он не знал, кто первый начал. Наверное, они начали одновременно. На этот раз она вела себя смелее, играя с его телом так, что его кровь превращалась в горючую жидкость.
А потом они уснули.
Он следил за домом, и внутри у него кипел гнев, поджаривая его внутренности, точно мясо на гриле. Кровь бурлила, сердце было что пылающий уголь.
Он подавил свой гнев.
Человек в гневе теряет контроль над собой.
Человек в гневе совершает глупые и опрометчивые поступки.
Гений не подчиняется гневу.
Он должен быть благодарен им, хотя они увели добычу у него из-под носа, и его голод превосходил все пределы. Они сделали ему одолжение. Она не была одна среди незнакомых людей, как он ожидал. Она была в группе знакомых, которые немедленно заметили бы ее отсутствие и сообщили куда следует.
Это было к лучшему. Все, что ни делалось, было к лучшему.
Но Флинн до сих пор был у Кендалл. Его надежда на будущее. Призрачная теперь надежда, ибо он жаждал увидеть эти глаза перед собой. Может быть, сначала она посмеялась бы над ним. Но потом ее ждал бы сюрприз. Он не был ее любовником, пока не был. Он ждал. Он ждал своей очереди.
Но Флинн был там… Флинн смотрел в эти глаза, касался ее сладкой плоти, познавал ее.
Он повернулся и пошел прочь.
Голод.
Усиливался.
Гении всегда холоднокровны. Гении не делают ошибок.
Но как она узнала? Как Кендалл Монтгомери узнала, что она должна найти эту девчонку, глупую блондинку, такую самодовольную, падкую на удовольствия? Откуда она узнала, что нужно убедить ее держаться вместе с остальными?
«Чай и Таро».
Не может быть.
Но она знала. Черт побери, она
Он с изумлением почувствовал то, что гений чувствовать не должен.
Смесь паники и неутолимого голода.
Кендалл проснулась и сразу ощутила его присутствие — его нога лежала поверх ее ног, а рука тяжело давила на живот. Открыв глаза, она повернулась к нему и обнаружила, что он проснулся и смотрит на нее.
Она забыла, когда в последний раз ей удавалось так хорошо выспаться. Или когда она просыпалась в постели с мужчиной.
Никогда. В этой постели — никогда.
До сих пор романом ее жизни был Рой Тирри. Он покинул Новый Орлеан, следуя зову Большого
