Я смысла темных фраз искал, я видел груды Различных чисел, форм, и я нашел повсюду Любовь, свободу, жизнь! Они — закон земли! А извращение природы — короли. Жизнь — это зрелище, трагедия живая, И в ней я начал жить, сначала изучая Птиц, воды, лилии, полуночный покой, А там и азбуку другую: род людской. И зло увидел я в триумфе горделивом И жаждал одного: быть в жизни справедливым. Так, возмутившийся и строгий судия, Как вора мелкого, людскую совесть я Схватил за шиворот и вывернул карманы У жизни, но нашел, что в них полно обмана, Печали, горестей, несчастий и обид. С ягненком в пасти волк: «Он мне вредил!» — кричит. Ошибки видел я, что ста локтей длиннее, И целый град камней, разящих все идеи. Я видел царство тьмы, я слышал, как Сократ, Христос, Ян Гус, Колумб оковами гремят. О, предрассудков лес подобен веткам чащи: Сломайте лишь одну — другие только чаще Сомкнутся, жаля вас, хватая, словно вьюн. О, горе, горе вам, апостол и трибун! Я в юности не знал истории столетий; Я понял их теперь. Год Девяносто Третий С Варфоломеевскою ночью я сравнил. Ужасный этот год, который вас сразил, Был неизбежностью, но не вернется снова; В нем алый блеск зари, в нем крови блеск багровый. О, Революция за миг короткий зла Бессмертное добро народам принесла. Она — возмездие за горы преступлений, Что двадцать царственных скопило поколений. Когда мучения — сверх силы для людей; Когда властители двойную сеть цепей — Власть византийскую и власть средневековья — Слагают на плечи бесправного сословья; Когда история — лишь мертвый ряд равнин Росбаха и Креси, где ворон господин; Когда пята князей склоняет лбы и спины Тех, что питаются в кормушках для скотины; Коль при Людовиках, создавших Вавилон, Свирепствовал Тристан, Лебель порочил трон, Когда гарем и казнь вершат в стране расправу; Когда при месячном сиянье, словно травы, К земле склоненные, лежат ряды людей, И возле виселиц белеет тьма костей, И тщетно капает Христова кровь святая, Тьмы восемнадцати веков не разгоняя; Когда невежество слепит грядущий век, И за идею казнь приемлет человек, Схватиться не за что и сдерживать, как прежде, Не удается уж слабеющей надежде; Когда война страшна, а ненависть остра, — Тогда однажды вдруг: «Пора, народ, пора!» И крик: «Мы требуем!» — родится в мире темном Неисчислимых мук и призраком огромным Встает из пропасти, летит по гребням гор, И страшный мир галер выходит на простор. Две части общества, как две планеты в небе, Столкнулись. Свист кнута, лязг цепи, плач о хлебе, Резня, рыдания, и вой, и звон мечей, Все звуки прошлого — в разгуле этих дней. Жизнь говорит: «Вставай!» Набат, гудя о сборе, Шатает старый Лувр и башни на соборе, И папа Лютером с престола совлечен, И рушит Мирабо Бурбонов древний трон, И все покончено. Так мир уходит старый. Сначала слышатся глухие волн удары, Потом, влача тела, круша любой оплот, Вершины гордые скрывая в бездне вод, Летят столетия, гоня перед собою Вал Революции, гигантский вал прибоя, Огромный океан из горьких слез земли. 5 Ту бездну создали когда-то короли; Но пахарь жать нейдет, хоть сеял он прилежно. Мечи разят, но кровь струей забьет мятежной. Вот что в истории я понял. Разум мой И роялизм сошлись. Стал поединком бой, И разум победил в кровавом этом споре. Вы обожаете портрет на луидоре, Меня же сторона обратная гнетет. Да, понимаю я: тем, что иду вперед, Все оскорбляю в вас — ваш род, идеи, цели, Богов, религию, жилет ваш из фланели И в скованных костях упорный ревматизм — Так называю я ваш старый монархизм. Что короли должны царить над целым светом, Не верю больше я, и говорю об этом.
