Он достал из внутреннего кармана миниатюрную — с записную книжку форматом — и тоже потертую книжицу.
— Я, правда, не пробовал гадать по ней… Просто иногда читаю на ночь… Это из древних. Попробуй — может, у тебя будет получаться… Там… Под чужими небесами.
Гай смотрел на этих двоих — таких разных — и в то же время неуловимо схожих. Им действительно нелегко было расставаться навсегда. Вот они снова положили друг другу руки на плечи. Что-то сказали напоследок. Повернулись и пошли — каждый в свой мир.
Шишел — вверх по трапу, в недра Корабля. Кай — вниз по склону, к флайеру, приткнутому у скалы.
Тишина воцарилась на перевале. Но не полная, не абсолютная. Что-то нарушало ее…
Только тут Гай понял, что он давно уже тихо, почти про себя насвистывает «Под чужие небеса», старый как мир гимн космических переселенцев…
Кай с полдороги обернулся и махнул ему. Продолжая насвистывать старую мелодию, Стрелок поднялся и стал неловко спускаться по крутому склону к флайеру. Времени действительно уже оставалось мало.
Тускло сверкнув в последних лучах заходящей звезды, втянулся в нутро Корабля трап. Поднялись и слились с корпусом грузовые аппарели.
Косой, бесшумной молнией пронеслось над головами звено истребителей местных «сил самообороны». Пора было уходить.
Федеральный следователь вел флайер на приличной скорости, молча следя за норовящей увильнуть в сторону горной дорогой. Иногда бросал косой взгляд на вершину Морна.
Корабль поднялся над ней бесшумно. Ушел в высоту. Почти истаял в ней, потом, сухим листом, наискосок, скользнул вниз и вновь — по наклонной — рванул в высоту. И в этой высоте в полнеба полыхнуло слепое белое зарево.
Грохот обрушился на горы и город. Заложило уши.
Снова, теперь уже совсем без всякого толку, по небу промелькнули бесшумные истребители.
Уши отпустило, и стало слышно, как где-то вдалеке с круч сходят в долину сорвавшиеся с цепи лавины.
Кай остановил флайер у скального уступа, вышел и махнул рукой Гаю. Тот понимающе кивнул, пошарил в бардачке и достал оттуда потертый кожаный кисет. Или скорее уж кошель со всем необходимым для намеченного ритуала.
Они достали из него и расставили на каменной «полочке» нехитрые принадлежности Пестрой Веры — небольшую статуэтку, разбитое зеркальце и лампадку. Расположили все это так, как велела традиция, и федеральный следователь, щелкнув зажигалкой, воскурил неприметный огонек, исходивший тонким, ароматным дымком…
Порывшись в карманах, оба они достали и, аккуратно свернув обрядовым «фантиком», спалили на этом огоньке по купюре местных денег. Потом Гай, как и положено, рукой загасил огонек и принялся убирать атрибуты нехитрого ритуала обратно в кожаный мешок.
— Вы уверены, следователь, что мы тому богу помолились? — осведомился Стрелок, задумчиво поворачивая в пальцах каменную фигурку. — Это ведь не Линн-лин-Данн… Не бог Разлук…
— Да, это не Странный Бог… — согласился Кай. Он взял из рук Стрелка фигурку Тин-и-Аури — Бестолкового Бога Встреч и улыбнулся ему.
— Получается, следователь, что мы помолились за встречу…
— Получается. Это не те люди, чтобы вот так запросто исчезнуть. Нам с Шишелом все равно никуда не деться друг от друга…
— Как свету от тьмы, — с ироническим пафосом подхватил Гай, устраиваясь на сиденье флайера, — как жизни от смерти, как добру от зла, как выпивке от похмелья, как гамбургеру от изжоги…
— Как Тому от Джерри, — оборвал ерническую тираду федеральный следователь и тронул машину. — Вы любите древние мультики, Гай?
Позже, когда флайер вышел на шоссе и перешел на автопилот, Кай положил себе на колени прощальный дар Шишела и, наугад раскрыв сочинение неизвестного ему сочинителя, зацепился взглядом за слова: «Ибо Добро есть свет…» Листнул страницу назад и прочитал пассаж сначала. Сам того не зная, он повторил то, что так удавалось Шаленому.
«Добро и только добро, — читал он, — составляет суть Мироздания, — учил своих слушателей преподобный Бонни всякий раз, когда убеждался, что качество поданного эля отменно, а кружки собеседников полны. — Ибо Добро есть свет, а Зло — лишь тень, отбрасываемая тем, что свет этот застит. Свет может существовать без тени, а вот тень без света — нет!»
Эта мысль, которую добродетельный проповедник не уставал повторять тем, кому еще не надоело его слушать, вызывала у Злобного Грогги лишь язвительную усмешку. И усмешку эту он даже не пытался спрятать в стаканчике виски, к которому любил прикладываться, затевая очередной спор со своим вечным оппонентом.
— Этакой глупости отродясь не слыхивал мир земной, — говаривал он на это — Да-да, мир земной, да и Небеса, что над ним, пожалуй, тоже. Наливайте-ка, ребята, по второй и послушайте, что вам скажет старина Грогги — человек, что собаку съел на размышлениях о Тьме и Свете. И на тому подобной чертовщине вообще… Тень, друзья, великолепно обходится без света и становится чертовой Темнотищей, которая окружает любую свечу — земную иль небесную, стоит от нее только отойти подальше. Примем, ребята, по третьей и сразу сообразим еще и такую штуку: коль Свет может и не гореть, то для того, чтобы он явился нам, его должен разжечь кто-то, до того населяющий Тьму. Кто-то, кто был ее частью… Можно в этом смысле сказать даже, что это именно Тьма порождает Свет… А вот есть ли Свет без тени, не скажет вам никто — потому что как, скажи мне, мил человек, увидишь ты Свет, не застя его самим собою и не отбрасывая той Тени, без которой не обходится никто из способных зрить глазами и хоть немного ворочать мозгами?! Как?! Вот то-то и оно — раз уж ты существуешь, то Свет Добра обязательно отоварит тебя Тенью Зла. У нее два основания для бытия — Свет и Ты Сам!
По разным причинам мало кто бывал в состоянии путно возразить на столь здравые рассуждения к тому времени, когда Грогги заканчивал свои речи…»
Федеральный следователь потер лоб и, поймав недоуменный взгляд Стрелка, улыбнулся ему.
— Знаете, Гай, — вздохнул он, — я никогда не был силен в метафизике…
Он повернулся к окну обзора. Они уже въезжали в город.
— Вы знаете, следователь, — грустно вздохнул Гай. — Должен перед вами повиниться. Я не отнес комиссару его шляпу. Она здесь — под сиденьем. Оставил на память…
Планета тяжелым каменным шаром поворачивалась далеко внизу, в колодце голографического экрана. До нее оставались еще долгие часы ходу на планетарных движках. Можно было расслабиться и отогнать проклятый металлический привкус во рту — неизбежный спутник подпространственного скачка.
Шишел откинулся в кресле и пошарил в карманах в поисках мятной пастилки. Но вместо нее наткнулся на жесткий параллелепипед антологии древних авторов. Загадал страницу и строку и прочитал:
«Настанет пора на исходе времен.
Огромная встанет пред нами Земля.
