Оросьев выкрикнул еще что-то, совсем уж невнятное, и сгинул за дверью.
— Стучать побежал, — тоскливо сказал Толян. — И что тебе неймется?
— А надоело бояться, — откликнулся Вадим, брезгливо улыбаясь. — Еще выделываться перед каждой гнидой!.. Ладно, Толян, погоди шарахаться. Сейчас за треп не привлекают — к чему волновать народ, можно ведь подавлять и тихой сапой. Ты же видишь, у нас ничего впрямую не запрещают и не прижимают иначе как заручившись «народной поддержкой».
— Не в том дело, Вадичек. Последнее время Оросьев стал силу набирать, постоянно возле режимников трется.
— Так он давно в стукачах подвизается — не знал, что ли? Пока мы мозоли на задницах натираем… И что мне, уважать его за это?
«Действительно, с чего я завелся?» — подумал Вадим. Оросьев есть Оросьев, его не переделать и не переубедить, к чему было раздувать сию склоку? Чтобы себя утвердить? Нашел перед кем!
— Вот побеседует с тобой через стол — зауважаешь, угрюмо сказал Толян. — Думаешь, перевелись радетели сильной руки? Это мы еще помним, чем она чревата, а многие уже готовы забыть и другим в этом помочь. Кстати, с лучшими намерениями идейные!
— Чушь! Это уже не «идео», а «пато»-логия. Не может нормальный человек проситься в клетку — такие позывы приличны скоту.
— Тут ты, братец, перегибаешь, порядок все же нужен Стоит расслабиться, и федералы покажут нам кузькину мать! Верно говорят: не хочешь кормить свою армию, придется кормить чужую.
— А может, чужая обойдется дешевле, ты не считал? — спросил Вадим. — Или ты настолько патриот, что для родных держиморд ничего не жаль?
— Издеваешься?
— Просто предлагаю додумать ситуацию, а не шарахаться от флажков яко волк.
— Да что тут думать?
«Трясти надо», — вспомнилось Вадиму. Советский инженер, ну еще бы!»
— Конечно, они точат на нас зубы, — убежденно продолжил лабуправ. — Мы ж у них точно кость в горле!
— Господи, Толян, уже и тебе голову заморочили? — изумился Вадим. — Да на кой сдалась им наша помойка! Ну придут они сюда, а дальше? Разгребать за нами это дерьмо?
— Ты бы потише, а? — снова затосковал Толян. — Вот припаяют апатриотизм…
— Отчего ж, готов признать, что наше дерьмо — самое пахучее в мире. И вообще: «я другой такой» дыры не знаю! Если нечем больше гордиться… — Вадим с сожалением покачал головой. — Твоя беда, старичок, в лишней доверчивости. Вот вбили тебе в голову, что «Крепость — это мы», и ты продолжаешь переживать за нее словно бы за себя, «путать личную шерсть с государственной». А кому выгодна такая подмена, не подумал?
Вздыхая, Толян отвалил, но пригретый стул тотчас оккупировал Тим, заскочивший из соседней лаборатории проведать приятеля.
— Чего творим? — с любопытством спросил он. — Похоже, что-то новенькое, да?
Давно уже Вадим не работал с ним в паре (как и ни с кем, впрочем), однако большинство затей по-прежнему с охотой проверял на Тиме. Ибо тот схватывал свежачок на лету и столь же споро отыскивал в нем слабины. Сам Тим к генерации идей был мало пригоден, зато как соавтор свой хлеб отрабатывал бы вполне — если б за идеи платили. Однако в некоторые вещи Тима лучше было не посвящать — для его же блага.
— Да ну, вариации на прежнюю тему, — сдержанно отозвался Вадим. — Завяз в прерывателе, чтоб ему!.. Мозги совсем стухли.
— Ладно, не гневи бога, — бодро возразил Тим. — Уж тебе плакаться! А чего тогда делать нам?
— Сказал бы я…
Гость жизнерадостно хохотнул. Что-то его грызло изнутри, но Тим держался — даже с перехлестом.
— Дался тебе этот прерыватель, — сказал он. — Мало других задачек?
— Например?
— Вадя, ты же здесь самый башковитый! Чего б тебе не сотворить, скажем, тивишник, который ловил бы не только эту обрыдшую нудятину?
Вадим покосился на его простецкую мордаху («разве эти глаза могут лгать?»), жалея, что не умеет зондировать мысли. Чтобы Тим да сболтнул такое без умысла? Тот еще интриган!
— Думаешь, есть и другие каналы? — удивился Вадим. — Не кабельные?
— А то не знаешь!
— Может, тебя потянуло на забугорные голоса?
— Эх, если бы! — мечтательно произнес Тим. — Говорят, они долбают нас отовсюду, но мудрые наши Главы, отечески радея о нашей политневинности и общем целомудрии, заполонили эфир роскошными помехами, так что фиг им, агрессорам!
— Что фиг, то фиг, — согласился Вадим.
— И ладушки, я побежал!
Только убрался Тим, как возник насупленный Никита, сосредоточенный до смешного, будто опасался что-то не донести, и с ходу принялся раскручивать разговор, прерванный вчера:
— Вот ты говоришь, будто без разницы, кто здесь сколько прожил, — все одно, мол, права должны быть равные. А ежели в твою квартиру кто-нибудь заселился, как бы тебе это показалось? И разве не вы пришли на нашу землю?
Вообще Никита был мужчиной положительным и безотказным, даже добрым, — но, к несчастью, острым умом не обладал, а вдобавок с пяток лет оттрубил в армии, что тоже наложило отпечаток. Однако мнением Вадима он дорожил, и каждый раз Вадим пункт за пунктом подводил сослуживца к истине, как ее понимал, и честный Никита поневоле соглашался. Но на следующий день все начиналось сызнова, будто за ночь к нему приходили новые доводы или кто-то их подбрасывал — ему и прочим старожилам.
— А ты создавал ее, эту землю? — терпеливо ответил Вадим. — За свою квартирку я, по крайней мере, заплатил, хотя потом ее обобществили, — то есть вложил в нее свой оплаченный труд. А твои предки пришли на пустырь и выстроили на нем куда меньше, чем за последние годы натыкали лимитчики, столь вами презираемые. И живу я, кстати, именно в таком доме, а вовсе не в памятнике губернской старины. Так за что мне перед вами расшаркиваться, Никитушка, чем я так уж обязан? Если б вас здесь не было, разве я стал бы жить хуже? Но если рядом с твоим домом кто-то построит свой, ничем тебе не помешав, ты потребуешь для него ограничения в правах на том основании, что поселился раньше? И если ты все-таки его прижмешь, плевать ему будет на твои святыни, обиды и даже Отделение, потому как для него ты станешь притеснителем. А когда заключенный был лоялен к тюремщику? Попробуй поставить себя на его место, дружочек, напрягись!
— Ты что же, против свободы? — удивился Никита, видимо, среагировав на ключевое слово: Отделение.
— Понимаешь, милый, свобода — категория личностная. Не бывают свободными лагеря; независимыми — куда ни шло.
— Значит, против независимости! — Заключил гость удовлетворенно, будто сумел наконец припереть Вадима к стене. По мнению Никиты, тезис сей обсуждению не подлежал: независимость — штука священная и неоспоримая, как аксиома. Уж это затвердили ему намертво.
— Да, — к его изумлению, подтвердил Вадим, — против. — И даже повторил для ясности: — Я — против. А ты, Никитушка, по-прежнему считаешь, что свобода личности начинается с независимости государства? А не наоборот, нет? Или про собственную свободу тебе говорить неловко?
— Ну почему…
— Если независимость ущемляет свободу, — сказал Вадим, — лично я выбираю последнее. И плевать мне на государство, если оно мешает жить. Ты ведь меня знаешь, Никита: разве когда-нибудь я покушался на свободу других, — так зачем меня-то давить? И не надо призывать к жертвам! Я знаю, кто на них раздобреет — во всяком случае не народ. Здесь уж каждый сам решает, что важней: свобода для
