родителя любимого, хоча вредного.
Вадим пожал плечами, неожиданно увлекшись борщом: давненько он такого не пробовал. А рядом вовсю наворачивал Гризли, орудуя ложкой будто черпальщик.
— Проку от него, конечно, чуть, — заявил он, первым опорожнив тарелку, — но до че вкусно! Какая невеста пропадает — а, Михалыч?
— Не про твою честь, — отрезал тот. — Подлить еще?
— А то!
Справившись со второй порцией, Гризли тут же сладостно раззевался и вскоре, не дожидаясь чая, убрался в соседнюю комнату, провалившись в сон, кажется, раньше, чем обрушился на кушетку.
— И пусть себе дрыхнет, — сказал Михалыч, пока Оксанка убирала со стола, — Невредный парень, однако крутарь. А ты-то как к ним угодил, мил человек?
— Вы не перебарщиваете с просторечиями? — сухо поинтересовался Вадим. — Эдакий дедушка из глубинки! — (Хозяин усмехнулся.) — Вы же городской, верно? А образование, надо полагать, высшее. И годков вам не более полусотни. Стало быть, на «Михалыча» не тянете — при всем моем к вам почтении.
— Вот, Оксанка, — с той же неопределенной усмешкой заговорил тот, — каков наш гость: молчал да приглядывался, прислушивался да на ус мотал — а потом ка-ак выдал, будто под дых врезал! Учись у умных людей. — Неожиданно бородач свистнул, и в комнату вступили оба здоровенных пса, похожие на молодых медведей. Настороженно ворча, они приблизились к Вадиму, долго принюхивались, словно старались запомнить, — тот наблюдал за зверюгами с любопытством — затем разом утихли и с полным доверием улеглись к его ногам.
— Это что, тест? — предположил Вадим, в две руки почесывая лохмачей за ушами. — И что же он доказал — что моя симпатия к «зверятам» взаимна?
— Не только это и не столько, — сказал хозяин. — Моих полуприрученных песиков трудно обмануть: они чуют зверей за версту — любых зверей, как бы глубоко те ни прятались.
— Даже внутри людей, верно?
— Даже в нелюдях, — хмыкнул Михалыч, и не понять было, шутит он или намекает на что. — А ведь почти во всех живут звери, только у каждого — свой. И мои волкодавы отлично различают, кого из них можно погонять, будто зайца, а с кем придется грызться в клочья, точно с волком или с медведем…
— Потому и держите их подальше от Гризли? — со смешком вставил Вадим.
… а от кого следует улепетывать со всех ног, как от заведшихся здесь страшил, коим любой нормальный зверюга на один зуб, — невозмутимо заключил бородач.
— А как они относятся к вам?
— Скажем, признают во мне вожака — и только.
— А кого обнаружили во мне? — не отставал Вадим.
— В том и суть, что никого, если не считать тебя самого. Либо твой зверь хорошо прячется, либо слишком мал и немощен, чтобы принимать в расчет. А может, вовсе помер.
— Ох, вряд ли, — покаянно вздохнул Вадим, качая головой. — Столько хлопот с ним!
— И все-таки здесь решаешь ты — в отличие от почти всех.
— Даже от вас?
— Проверяешь на гонор? — усмехнулся хозяин. — Мой-то зверь силен и горделив, хотя не злобен. И я могу подчинять многих — кто слабее.
— И подчиняться другим?
— В том и беда: зверь — он и есть зверь.
Подняв руку, словно школьница, Оксанка спросила:
— Можно за чаем сходить?
— А кто тебя не пускает? — удивился отец.
— Так интересно же! Вдруг чего пропущу?
— Ты пропустишь, как же! — Он насмешливо фыркнул. — Вот же ведьмяно семя, эти женщины, даже лучшие из них.
— Может, без этого им не стать лучшими? — предположил Вадим. — Какая ж это женщина, если не ведьма?
— Может, и так, — согласился Михалыч. — Ты вон во всякой твари видишь родича, и твари это чуют. Но у женщин родство с ними куда ближе; потому общий язык находят быстрей. Зато и каждой ведьме нужен в жизни якорек, чтобы самой не заделаться тварью. И якорек нужен среди людей — я-то, со своим зверюгой, не слишком подхожу.
— «Не шибко», — машинально поправил Вадим. — Так ближе по стилю.
— Ну уж, ты в самые-то мохначи меня не записывай, — ухмыльнулся бородач. — Все же в тивишник иногда поглядываем — было где нахвататься.
— И нормально берет? — заинтересовался Вадим. — Ну да, вы ж его днем смотрите!.. Что-то неладно там, вам не кажется?
— Тоже чуешь чужие заклятия? — посерьезнев, спросил Михалыч. — Прав ты: на весь город наброшена паутина. А знаешь, кто сии колдуны?
— Ну, теперь вас занесло в мистическую терминологию! — Вадим терпеливо вздохнул. — И кто, если не секрет?
— Знал бы — сказал, — ответил Михалыч. — С таким секретом долго не живут… А что, очень хочешь дознаться? За этим и на Бугор ездил?
— За этим тоже.
— И каково там?
— «Занавес» что надо, только из катапульты и прошибешь. А зверюги — один другого краше!
— Ну, этого добра и здесь навалом — только за железобетоном и спасаемся.
— Чего ж они в город не заглядывают?
— А ты подумай, — загадочно улыбнулся хозяин. — Может, время не подошло? А скорее они нужны здесь.
— Это зачем?
— Так ведь селяне тивишников не смотрят — как их еще обломать? Зато теперь сидят по своим кочкам и не квакают. А про некоторых и вовсе не слыхать, будто сгинули, даже не подобраться к ним — столько нечисти сгустилось вокруг. И чего там деется, кто знает?
— Пся крэв, — содрогнулся Вадим, — ну и картинку вы нарисовали!
— Я не рисую, — возразил хозяин, — только обрисовываю. Вот Оксанка — та балуется, — он кивнул на стены. — Зуд у нее в руках, что ли?
— Скорее в голове, — поправил Вадим, снова и внимательнее оглядывая картины. — Не только зуд — талант. Уж я в этом понимаю.
— Ты на нее глянь, — хмыкнул Михалыч. — Глазища потупила, зато ушки навострила, что мои овчарюги на дичь. Еще чуть и подгадаешь в ее лучшие друзья.
— Да ну вас, балабол! — вспыхнула девушка. — Ну что вы всегда?
— А чего, не так разве?
— Конечно, мне интересно послушать. — Она пожала тонкими плечами, демонстрируя небрежность. — Сами же говорили: учись у умных людей. А здесь этого никто не видит, кроме вас да Шатуна. Тоже, знатоки!..
Неожиданно Михалыч рассмеялся — впервые за вечер, откровенно любуясь дочкой. Может, его персональный зверь и не злобен, однако за Оксанку готов загрызть любого.
— Ладно, хозяюшка, беги за чаем, — разрешил он. — Мы подождем.
То ли от смущения, то ли из долго сдерживаемого гостеприимства, девушка пулей сорвалась со стула, чем вызвала у отца новый благодушный смешок. Однако, выдерживая обещание, он не произнес ни слова, пока Оксана не вернулась, осторожно неся поднос, уставленный цветистыми пузатыми чашками на столь же красочных блюдцах и хрустальными розетками, полными янтарного варенья, да хрустальными же вазами с несколькими сортами домашнего печенья.
