И он указал на чудную белесую сферу, зависшую в воздухе против них, как раз над центром зеркала, и напоминавшую то ли гигантское яйцо, то ли исполинский глаз. Скорее все же глаз, потому что снизу к сфере лепилась линза, похожая на зрачок, и оттуда изливался темный луч, расширяясь к полу настолько, что охватывал все зеркало. Казалось, сфера опирается на этот луч, настолько он выглядел плотным.
— Мы думали, — продолжал Вадим, — что где-то перед тивишной камерой или даже Окном сидит колдун в пялится во всю мочь, чтобы нагнать страху на наших овечек. Но ведь сознание колдуна лишь отражение Тьмы, а его властный луч — бледное подобие первородного. Вот кто-то и соорудил этот Глаз, единственным назначением которого является создание луча — достаточной Силы, чтобы подмять миллионы! Наверно, Глаз даже наделен сознанием, иначе не смог бы хранить в себе Тьму. Через Глаз она изливается в реальность, а тот хороводец, — он кивнул вниз, — как раз и кодирует луч должным образом, прежде чем отправить через Зазеркалье к тивишникам. Судя по всему, Окном тут служит зеркало, по которому разгуливают эти крали.
— И кто ж они? — снова спросил Брон, больше интересуясь плешивыми прелестницами, чем безликим Глазом. — Экие пышечки!..
— Ведьмы Загорья, — ответил Вадим, поглядев на безразличную Эву: «Что, пришла ночь истины? Теперь-то ты не спишь!» — Точнее, вампирши, поскольку подчинены Пирамиде. Еще их называют ткачихами судеб. Они так наловчились загонять людей в кольцевые коридоры, скопированные с Зазеркалья, что лишь немногим удается выломаться из колеи. Но чтобы человек послушно трусил по кругу, надо наложить на его сознание матрицу — То бишь заклятие. Этим они сейчас и занимаются.
Наверное, не только они. Вокруг колдовского Круга, залитого сиянием, точно съемочная площадка (жаль, что зрители этого не видят!), сновали в сумраке десятки фигур — вперемежку мужских и женских, одетых и нагих, Истинных, уже наделенные Силой, и заурядов, медленно умирающих.
Среди мужчин преобладали оборотни — громадные, жуткие на вид, однако вполне ручные. Было их пара дюжин, но ощущался явный недобор: видимо, из-за отсутствия Куницына с его «птенцами». Каждым двум чудищам приходилось вкалывать за троих, а кому это понравится?
Зато куда больше тут собралось Паучьих прислужниц. Эти тоже были выряжены в стиле военизированного стриптиз-варьете (смесь казармы и борделя), а формы обрели под стать хозяйкам. Повинуясь безмолвным командам, хищные красотки то курсировали по залу, деловитые как муравьи, то принимались кружиться, всплескивая руками, — по одной, по двое, по несколько, иногда вовлекая в танец громадных самцов, чтобы те поднимали их выше. На фоне коричневых или бурых тел, черных нарядов отчетливо выделялись ногти, губы и соски танцорок, будто нарисованные кровью.
Находясь в толпе, трудно было бы отыскать в этой сумятице смысл, но сверху картинка выглядела иначе. В здешней толкотне угадывалась четкая, выверенная до деталей система. Каждый из участников действа будто тянул за собой нити, разбрасываемые Паучихами, и колдовскую пряжу увязывали в невообразимую конструкцию, формируя будущее для сотен тысяч крепостных.
Несмотря на всю дрессуру, оборотни не могли долго обходиться без плотских утех и, если подпирало, совокуплялись прямо между столиками, не обращая внимания на соседей. Пары формировались спонтанно, без всякого разбора — хватило б желания. Иногда вспыхивали и тут же гасились хозяевами- вампирами жаркие стычки: кто-то у кого-то что-то перехватил или кто-то кому-то отказал, слишком увлеченный работой. Чтобы притушить голод, на столах не оскудевал запас мяса, сочащегося свежей кровью. А в дополнение меж тарелок расставили объемные чаши с багряной жидкостью — «напиток героя», по выражению викингов. (Хотелось верить, что ее не сцеживали из умирающих жертв.) И прочие надобности оборотни удовлетворяли с неописуемой простотой. Однако затем сразу включались в общее действо, спеша наверстать упущенное.
Кроме оборотней в зале хватало других Слуг, рангом пониже. Они тоже старались вовсю, подсобляя старшим товарищам, однако, в отличие от тех, вольностей себе не позволяли. (Разве кто из прислужниц проявит инициативу.) Среди них Вадим распознал нескольких творцов, включая Низинцева. Тот выглядел потерянным, будто спал на ходу. Вероятно, так и было: все казалось бедняге жутким сном и вспоминалось урывками, — а очухиваясь по утрам, он костерил себя за вчерашний перепой, навеявший такие кошмары. Ведь Тигрий уже наполовину мертвец, и дневная суета только маскировала его агонию.
Пригнали сюда и обычных разносчиц — совершенно нагих, будто одежда им не полагалась по статусу. Все они были стройные, миловидные, наверняка набранные из Студийных старлеток или даже звезд, днем блиставших роскошными туалетами. Обращались с ними без церемоний, иногда даже заваливали на столик, достоянием наружу, и быстренько сбрасывали напряг. Однако членовредительств не допускали, берегли Храмовое добро — видно, и звероподобные оборотни прониклись этим запретом накрепко. А девицам все было безразлично — они бродили как сомнамбулы, исполняя обязанности, а по утрам наверняка забывали здешнее непотребство. (Хотя на Студии хватало и собственного, вполне привычного.)
В бригаду разносчиц затесалось пяток парней, довольно изящных и тоже голых. Вели они себя нетипично — соответственно их и воспринимали. И подминали с той же, непринужденностью, если подворачивались под руку. (Руку ли?) К своему удивлению, Вадим разглядел среди них Милана, сладенького блондина-управителя.
Были здесь и Леднев с Волковым. Первый к ночи на удивление посветлел, будто смыл грим с лица и рук, и теперь смахивал на альбиноса, однако в поведении изменился мало: так же собран, невозмутим, деловит. Зато «его превосходительство» Волкова было не узнать. Обычное благодушие сошло с его лика, пропала и плавность движений, черты заострились, плечи расправились, взгляд потемнел. Чем-то он даже напоминал своего тотемного зверя — матерого волчищу, задравшего не одну отару овец. Впрочем, с истиной это расходилось не сильно.
Конечно, оба были в ранге вампиров. Несмотря на разницу в возрасте, стаж у них различался мало — соответственно и Сила разнилась не слишком. Взаимной неприязни они не скрывали, однако это не мешало им исполнять общую задачу. Разбросав незримые щупальца, вампиры дирижировали своими «птенцами», подлаживаясь под кропотливое массированное колдовство Паучих.
— Все ж мне по душе, что они голенькие! — сказал Брон, кивая на хоровод. — Правда, эдакие зады можно использовать взамен подушек.
— Это не та нагота, — откликнулся Вадим. — Не ведьмовская. Это их способ охоты. Так они притягивают взгляды, чтобы надежней зацепить жертву. Затем подправляют себя под ее вкусы, чтоб сомкнуться с ней без зазоров. — Будто невзначай он снова глянул на Эву: «Знакомые повадки, а?» — У них потрясающая Текучесть!.. А уже после выпивают беднягу досуха, оставляя лишь оболочку.
— А чего пьют? — заинтересовался Гризли. — Тоже кровь?
— Жизнь. И Силу. И Хаос. Напрямую, в процессе соития — оттого и прозваны Паучихами. Редкому паучку удается сбежать, вволю натешась.
— Например, тебе? — вставила Кира, невинно улыбнувшись.
— А что ж они такие пышные? — удивился Брон. — Ну прямо амфоры!
— Значит, таков общекрепостной стандарт, — ответил Вадим. — Не исключено, зрители что-то замечают за Студийной лабудой — оттого их не оторвать от экранов.
— Если б они видели! — хмыкнул князь. — Особенно ту, что в центре. Какой пейзаж, вах!.. Кстати, у нее-то какой статус?
— Вот она и есть настоящая колдунья, а прочие у нее в подручных. Кажется, ее зовут Лин, и в жилах течет царская кровь… А может, не только у нее, — внезапно добавил Вадим. — Кто желал возродить в России монархию? Вот вам готовые Рюрики — не угодно ли породниться!.. Кстати, у вампиров, если помните, кровь отдает голубизной.
Он замолчал, пытаясь понять, чего именно добиваются вампиры, подсобляющие царственной колдунье. Неспроста же нынешняя Программа перевалила за полночь и отличалась повышенной притягательностью — чтобы ни у одного крепостного, как бы ни хотелось ему спать, не поднялась рука выключить тивишник. Стало быть, тут заваривалась каша покруче обычной. Будто вампиры учуяли неладное и готовились нанести превентивный удар. А за ценой, конечно, не постоят — даже если придется жертвовать половиной стада, столь долго и бережно взращиваемого.
