чтоб побыстрей приникнуть к тивишному экрану. А может, их увлекли тем самым Порядком, столь милым сердцам бездарей. Почему нет?
Тесен мир! — качал головою Вадим, узнавая прежних приятелей. — И Дина здесь, и Никита… даже Арон. Союз державников и старожилов, разбавленный коммунарами. Ну, теперь всех расставят по ранжиру, с учетом былых заслуг и древности рода, грехов и провинностей!.. И будем сидеть по разным баракам, задаваясь перед одними и завидуя другим.
Дина даже сделалась одной из заправил — местная «железная леди»… точнее, чугунная баба. Зато мрачный билдер Арон вполне созрел как боевик — такие здесь тоже в цене. А бедным Никитой и тут помыкали — слишком простодушен. Он-то до сих пор все принимал за чистую монету!..
Хоть Тима вытащил, — сказал Вадим себе в утешение. — Тоже ведь слабое звено!.. А вот Георг для них слишком массивен. Этим потоком увлекаются легковесы. Мусор, да?
Насытясь «народной инициативой» до отвращения, до тупой боли в висках, Вадим заторопился прочь из Штаба, затем и из Крепости, направившись в порт. Как и прежде, на его триколес не обращали внимания — разве крепостные цепенели, завидя рядом машину Псов. А вот крутари могли среагировать на нее иначе.
Высунувшись из люка, Вадим миновал заставу, где его почтительно приветствовали росичи, и покатил по брусчатке в сторону центра, с любопытством поглядывая по сторонам. За последнюю пару недель здесь заметно прибавилось лавчонок, мастерских, кафе, причем большинство гнездилось в подвалах и подъездах, прежде беспризорных. Теперь эти пустоты были нарасхват.
После недолгого отката росичи полностью восстановили свое влияние в этом районе, благо их преимущество в воздухе стало неоспоримым. Сюда был настрого закрыт вход любой шушере, побирушкам- маргиналам, даже Псам, а все нарушения пресекались железной рукой. Несколько «воронов» постоянно курсировали вдоль границ либо восседали на крышах господствующих зданий, приглядывая за окраинами. Для страховки на вокзале дежурили два «шмеля», чтобы при надобности за секунды оказаться в нужном месте. А вызвать их мог любой частник, опекаемый росичами. Систему оповещения тоже модернизировали, дополнив обнаруженными в Гнезде рациями — из самых новых.
Для начала Вадим решил отыскать своего приятеля, торгаша Эмиля, с которым не виделся уже неделю. Оказалось, тот перебрался ближе к порту, на пересечение двух проспектов. Теперь Эмиль занимал не подъездный холл, как раньше, а приземистый старый дом, то ли бывший кинотеатр, то ли дворец культуры, — с обширным, уставленным колоннами залом и многими подсобками. Темпы переустройства, судя по всему, Эмиль развил бешеные — не иначе как с помощью волшебства. Плоскую крышу он укрепил массивными плитами, превратив в вертолетную площадку. (Ничего не попишешь — веяние времени!) По залу расставил разнокалиберные столы — поцарапанные, облезлые, но добротные — и старинные вычурные стулья, больше похожие на кресла. (Уж не маргиналов ли он запряг на поиски этого старья?) На эстраде расположил музыкальные инструменты, однако киношный экран, если тот еще оставался, убрал, а пространство за ним расчистил. Теперь там, за прозрачной завесой, помещалась шикарная кухня, где властвовала его супруга, изящная и невысокая Иола, добродушно покрикивая на поварят в белоснежных халатах и колпаках, — будто тетушка Аксал из «Королевства кривых зеркал». Из-за портьеры явственно доносились уютный перестук кастрюль и поварешек, шкворчанье и бульканье, а вот запахи отсекались напрочь. По залу порхала улыбчивая Софочка, разнося аппетитные блюда, а подсобляли ей несколько расторопных девчушек-подростков, столь же непохожих друг на друга, как здешние столы, — на все вкусы. Над входом в заведение крепилась широкая вывеска, где яркими буквами без особенных затей значилось: «Таверна „Домашний очаг“». Теперь даже семейный уют сделался объектом продажи. (И кто не тоскует по нему в смутные времена?) Но, зная Эмиля, можно было ручаться, что товар качественный.
Сам хозяин восседал за угловым столиком вблизи эстрады. Он тоже преобразился за эту неделю: избавился от эспаньолки и очков, сменил прическу, расправился, посмуглел. Оставшись таким же нескладным и некрасивым, Эмиль стал совершенно неотразимым — каждой своей морщинкой, каждым жестом. Носил он теперь просторную темную рубашку, распахнутую на груди, и темные же брюки, почти в обтяжку. Худощавые его конечности обрели гибкость и угловатую грацию богомола, глаза рассиялись — он будто помолодел, намного отдалив старость. А главное: своим мысле-облаком Вадим впервые ощутил другое, почти столь же насыщенное, — и когда Эмиль успел? Наверно, в тот раз его испугали настолько, что он вообще перестал бояться. И угодил в цветные маги, толком не разобравшись, куда влетел. Или понял, что по-другому уберечь родных не получится, — только Сила дает настоящую гарантию и подлинную независимость.
Сейчас Эмиль отдыхал, вольготно раскинувшись в кресле, и с наслаждением потягивал бордо, смакуя каждый глоток. Пальцами свободной руки он тихонько шевелил в воздухе, будто перебирал невидимые струны. И только Вадим видел эти нити, протянутые по всему залу, и понимал, почему звучат, мелодично и задушевно, инструменты на эстраде, хотя никто их не трогает.
— Все так же могуч и прекрасен! — возгласил Эмиль, завидя гостя. — И даже прибавил: — Софочка, ты видишь?
Сияя улыбкой, девушка закивала Вадиму издали. И она за эту неделю расцвела на диво — видимо, неспроста.
Последний раз была нескладной худышкой, голенастой и сутуленькой. Сегодня к голеням прибавились бедра и грудь, кожа будто расцветилась, заиграв красками, а темные волосы распушились в гриву — признаки, знакомые до боли.
Помахав в ответ, Вадим подсел к столику.
— Наслышаны про твои подвиги, как же! — Увидев, как он повел глазами по залу, Эмиль засмеялся. — Ну да, сюда многие хаживают: росичи и не только, — а слух у меня тончает с каждым днем.
Что правда, то правда: публика в зале собралась пестрая. Конечно, ни маргиналов, ни шушеры, ни крепостных, — но главные крутарские стаи представлены неплохо. А к ним — торгаши, умельцы, наймиты, даже несколько нахохленных глухоманцев, стреляющих по сторонам колючими глазами. (Видно, это они поставляли Эмилю продукты.) Группки не смешивались, однако, в отличие от недоброй памяти «Перекрестка», трений меж ними не возникало — за этим, наверно, Эмиль следил особо. А в отгороженном колоннами дальнем углу, возле укромной дверцы, стоял приземистый длинный стол, за которым кормилось с полдюжины маленьких оборвышей, закрывшись друг от друга локтями.
— Подкармливаю, точно лосей в голодную пору, — перехватив взгляд Вадима, пояснил хозяин. — Развелось в последние месяцы!.. Помощников набираю из них же, если замечаю склонность. И что занятно: плодят-то беспризорных больше крепостные — не маргиналы. Выходит, им уже на все наплевать?
— Плодить-то еще хотят, — откликнулся Вадим. — Но поднимать!..
Озирая зал, он приметил у дальней стены совсем уж странную компанию: Бату, ордынского кагана, и Ростема, его темника (ну, это еще ладно), а с ними — Гордея, ближнего гарда Брона. Сдвинув головы, они шептались о чем-то, причем настолько тихо, что слов не разбирал даже Вадим. А значит, все трое уже достаточно продвинулись по богатырской тропе, иначе тем более не слышали бы друг друга. В сторонке Вадим разглядел двух плечистых ордынцев в легких доспехах — каганские батыры. Если не считать их и Ростема, Бату никто не охранял, и это обнадеживало: выходит, доверия между крутарскими стаями прибавилось.
— За это и выпьем, — предложил проницательный хозяин. — За перемены!
Из-под стола он достал второй бокал, столь же изысканный, плеснул в него бордо и придвинул к гостю вместе с орешками.
— Про штурм Шершневого Гнезда слышал, — продолжал Эмиль. — Про оборону росского Дворца тоже. И про набег на Школу что-то мелькало. Про пожар на полупроводниковом заводе… А вот дальше твои следы теряются — на целые сутки. И куда тебя занесло в этот раз?
Торгаш говорил неспешно, даже тягуче, но Вадим-то видел, каких трудов стоит бедняге сдерживать любопытство.
— Такой рассказ дорогого стоит, — предупредил Вадим. — Чем расплачиваться будешь?
— Кормежкой, — ответил Эмиль. — Лучшая в городе, гарантирую!.. Мало тебе? Могу ночлег организовать, хоть у нас и не отель.
— На месяц, а? — ухватился гость.
