— Ну, ты сказал! — Она даже развеселилась.
— Но теперь и ты от меня зависишь, хочешь того или нет. И потому вынуждена принимать мои правила игры, иначе вылетишь из реальности в момент, — такова твоя плата за могущество! А ведь я «бога люблю больше».
— Тоже мне, ходячая совесть нации! Ты на себя в зеркало-то смотрел?
Однако прежней уверенности в ее голосе не ощущалось.
— Интересно, — задумчиво молвил Вадим, — если ты будешь притворяться любящей достаточно долго — может, и вправду сделаешься такой? Вживешься в роль, войдешь во вкус. «Если долго мучиться…»
— Фиг чего получится, — отрезала Эва. — Размечтался!.. Примеряешь меня на роль домохозяйки, матери твоих детей?
— Любопытная мысль, — ухватился он. — А что, такое возможно?
— Дети, что ли? Почему нет?
— Ведь считается, бессмертным дети ни к чему.
— Может, ни к чему — и что?
— То есть как?
— Господи, Вад!.. Ты что, думаешь, внутри меня сидит кто и прикидывает: понадобятся дети или нет? А если нет, перекрывает соответствующий краник. — Женщина презрительно хмыкнула. — В конце концов, что есть бессмертие для видов, изначально смертных? Всего лишь отсутствие изменений в теле — ничего более! И значит, его функции остаются прежними. Вот разве тебе, как и раньше, не хочется самки?
— Нет.
— Врешь!
— Самки — нет, — уточнил Вадим. — Даже и женщин — очень немногих. А по-настоящему — только тебя.
— Ну и дурак! — бросила Эва. — А с тобой и я — дура. Однако не настолько, чтобы впустить в себя твое семя!..
— Настолько и я не безрассуден, — сказал он. — Представить тебя матерью — на такое у меня фантазии не хватит. Даже если ты дотерпишь до родов и благополучно их одолеешь — что потом? Какие формы может принять твой материнский инстинкт, если еще не атрофировался напрочь, и что в конечном итоге окажется хуже? — Вадим покачал головой. — Уж если мы вдвоем не можем ужиться!..
Внизу начинались окраины — покинутые и запущенные, совершенно нестрашные при свете дня. Зато ночью походившие на кладбище, населенное призраками и покойниками, либо на город мертвой планеты. По улицам и дворам, как положено, ржавели колесники, а некоторые уже истлели до остовов, постепенно врастая в землю. Тут и там топорщились неровные, рассыпающиеся зубцы недостроек, застигнутых внезапным Отделением.
Еще Вадима поразило, как пышно разрослась в этих местах зелень — всего-то за дюжину лет! Словно бы окрестные леса, прежде такие смирные да уютные, предприняли массированное наступление на губернскую столицу, вообразив себя джунглями. Еще немного, и тут образуется отличная иллюстрация к киплинговскому брошенному городу!..
Потом замелькали жилые кварталы, вперемежку с заводскими и кабэшными комплексами. Как раз сейчас происходила перекачка людских масс со спальных мест на рабочие, и наблюдать за такими потоками сверху было тоскливо. С трудом верилось, что по улицам сплошняком катятся тысячи миров, — куда больше это походило именно на материал, более или менее пригодный к использованию.
2. Студия — «опиум для народа»
Наконец, вместе со всем Центром, в поле зрения появилась Студия — она же Храм, постепенно отвоевываемый церковниками. Из ее громадного купола поднимался к тучам величественный шпиль, бывшая телевышка. А вокруг, подобием крепостной стены, громоздился правительский кремль, где (может, и вправду) регулярно заседал Совет Глав. Сквозь него к Храмовой площади вела дюжина тоннелей, прежде запираемых только на ночь. Но с недавних пор здешние ворота перестали открывать, а перед каждой калиткой выставили стражу, рьяно отсекавшую посторонних, — не хватало лишь рва и подъемных мостов! Хотя пленочная Крыша, стекавшая с Храмового купола и уже почти достигшая Срединной Стены, тоже предохраняла неплохо.
Вертолетик пронесся высоко над Центровыми блоками, будто опасался пальбы. Затем круто спикировал на посадочное кольцо Храма, выгрузил самозваный ВИА и тут же отбыл, вероятно, следуя здешним правилам.
Наверное, Ореста все-таки разбудили, и он успел связаться с местным начальством, потому что на входе троицу встречала худенькая девица с озабоченной мордочкой, облаченная в строгую секретарскую форму. Сухо поздоровавшись, она еще сдвинула брови и, топоча каблучками, повела гостей в глубь огромного здания. Они тоже помалкивали, безразлично поглядывая по сторонам, а в голове Вадима складывалась планировка этого трехмерного лабиринта, словно заполнялись пустоты в отведенном под Студию объеме. Вот так просто решаются проблемы, когда за дело берется Эва, — позавидуешь! А они-то ломали головы, как сюда пробраться.
Нравы здесь были свободней, чем в целом по Крепости, а люди — раскованней, особенно женщины. Их наряды поразили бы нормального трудягу забытыми вольностями. (Это сладкое слово: богема!) «Навевать грёзы» было делом ответственным, и здешним грёзмэйкерам по долгу службы приходилось следить за внешностью. Среди стройных и симпатичных мелькали запущенные, неряшливые субъекты, которых лучше бы не видеть, — авторы и постановщики тивишных сюжетов, наемные творцы. Не замечать эти оскорбляющие природу вкрапления здесь оказалось намного проще, ибо куда чаще взгляд привлекали упругие девичьи попки да грудки, затянутые в леопардовое или тигриное трико — своеобразная местная униформа.
В отличие от города, где одежда разделяла людей, на Студии было важно суметь себя подать. Другое дело, что предложение тут значительно опережало спрос, так что красоткам приходилось соглашаться на любые условия, лишь бы взяли. Это не «дикий Запад», где публика возносит кумиров лишь за то, что они уродились, скажем, с лужеными глотками. Здесь лицедеи и скоморохи знали свое место, всеми способами ублажая истинно лучших, истинно достойных, истинных хозяев жизни — Истинных!.. (Вадим и сам не понял, откуда всплыло это словцо и почему оно так прочно увязалось в нем с новодворянским сословием, свежевыпеченными крепостниками.)
Кстати, при внешней безалаберности охрану тут наладили как надо, и по основным узлам: перекресткам, лифтовым залам, приемным — бдели посты Боевых Псов, отлично дрессированных и оснащенных.
Строгая секретарка привела певцов в просторный кабинет, где и сдала своему шефу — Милану, манерному блондину с нежным румянцем на молочных щеках. А уже тот, предложив сложить инструменты на своем столе, увлек их дальше, к директору музыкальных программ, на ходу инструктируя мягким настойчивым голосом. Руководитель, некто Иоанн Леднев, тоже оказался блондином и тоже на удивление молодым. (По заверениям Алисы, он значился внебрачным сынком Главрежа — чего не наболтают злые языки!) Зато был он куда смуглее Милана, в непроницаемых очках и с непроницаемым же лицом — наверное, для солидности. Кабинет у него оказался просторней, стол — шире, но прочих излишеств не наблюдалось. А обращался Милан к начальству не иначе как «превосходительство» — что принималось как должное.
Долго разговаривать Леднев не стал, просто назначил прослушивание на четыре часа пополудни и кивком указал на дверь, вновь погружаясь в компьютерные отчеты. Против опасений, это сошло ему без последствий. Зато в коридоре Эва велела Милану проваливать и более не докучать, пока не подойдет срок. Тот заикнулся было насчет недопустимости опозданий, но женщина опалила его таким взглядом, что бедняге не помогли бы никакие очки. Поспешно Милан ретировался, наверняка кляня Ореста и свою злую
