судьбу.
— Шесть часов на рекогносцировку, — объявила Эва. — Разбегаемся!
— Порепетировать не хочешь? — спросил Вадим для очистки совести. — Ответственное же мероприятие!
— К чему? — пожала она плечами. — Будем импровизировать.
— Тогда разбежались, — согласился он. — Встречаемся у Милана.
Они разошлись по трем доступным направлениям: вправо, влево и вниз. Впрочем, сам Вадим далеко не ушел, ибо за первым же поворотом едва не столкнулся с Тигрием Рувимовичем Низинцевым, известным в узких кругах как литератор-универсал: поэт, прозаик (от мемуариста до воображенца), драматург, сценарист, репризер, эпиграмматист и еще бог знает кто! Вдобавок Тигрий и рисовал вполне крепко, не раз выезжая на этом в трудные времена.
Вадим знал его с тех давних пор, когда, по младости, баловался стихами. Поначалу Тигрий отнесся к Вадиму агрессивно (будущий творец был тогда очень озабочен самоутверждением и на всякий случай облаивал всех), хотя не без опаски: черт этих громил знает, можно ведь и схлопотать! Затем как будто принял Вадима в избранный круг и даже попытался призвать в ряды литбанды, непонятно для чего и против кого создаваемой. Когда тот не поддержал, надолго к нему охладел, но записать Вадима в противники все ж остерегся.
В недолгий период ослабления вожжей Низинцев наконец прорвался к читателю, примкнув к объединению творцов, расцветшему на свежем трупе старого издательства, — и живенько опубликовал всё, скопившееся за годы. Даже обрел признание, по этой причине слегка подобрев. Затем опять надолго пропал из виду, мелькая разве на сборищах воображенцев да изредка заглядывая к Вольным Творцам. С последней встречи Тигрий еще располнел, даже обрюзг. Судя по одежкам, снабжался он теперь неплохо и с приличной периодичностью, однако беречь наряды не научился. И душок от него исходил сообразный.
На сей раз Низинцев обрадовался Вадиму, как родному, долго и прочувственно тряс его руку, вцепившись пухлыми ладонями, и, кажется, готов был облобызать, норовя придвинуться ближе.
— Рад, рад, — повторял он, сияя. — Очень рад, весьма!.. Наконец ты с нами, давно пора. И то, сколько можно строчить в стол? Ну, теперь мы им покажем! — пригрозил Тигрий непонятно кому. — А чего — пришло наше время!.. Как пелось когда-то: «молодым везде у нас» — что?
Насколько Вадим помнил, вьюноша сей был немногим младше его, то есть изрядно за сорок, а выглядел вдвое старше — даже если пренебречь лысиной, брюхом и бурдюком под нижней челюстью.
— Вон, гля, сам Волков идет! — показал Тигрий. — А знаешь, ничего оказался мужик — на удивление!..
Действительно, по коридору шествовал Михаил Родионович, благосклонно с кем-то беседуя и не забывая отвечать на приветствия, — по-прежнему осанистый, представительный, даже видный, несмотря на возраст. Задолго до смутных времен он прославился как корчеватель творческих сорняков, благо более десяти лет возглавлял единственное в области издательство. Потом, когда воздух слегка посвежел, Волков из корчевателя преобразился в радетеля отвергаемых прежде талантов, задержавшихся в отрочестве или заблудших, — и с тем же рвением принялся их опекать, переделывая под себя. По совместительству он радел за все старожильское, выискивая в губернии истоки мировых достижений, и действительно слыл в этих вопросах знатоком, памятью возмещая нехватку ума. А после Отделения прибился к Студии и тоже устроился неплохо — еще бы, с таким опытом выживания!..
— А давай с ним познакомлю, — вдруг загорелся Тигрий. — Стоящее дело, ей-богу!
Не успел Вадим возразить, как он уже остановил Волкова и принялся нахваливать приятеля, поощряемый отеческой улыбкой мэтра. При этом бойко сыпал «превосходительствами» да «господами директорами». После чего «превосходительство» выдало несколько радушных фраз уже самому Вадиму и милостиво протянуло к нему ухоженную руку. А тот, как бобик, ее пожал, удивляясь себе и мысленно кляня не в меру активного Тигрия.
— Помнишь, как я его крыл? — спросил творец, когда Волков уплыл. — А он зла не держит — что значит широкая натура!.. Мы ему как дети.
— Ты про евреев?
— Про всех нас — молодых, талантливых, перспективных… Гля, яка кобылка! — В восторге Тигрий уставился на фланирующую невдалеке девицу, из «леопардовых», даже причмокнул. — Как себя несет, а? Бедрышками туда-сюда, туда-сюда. Ух, я бы ей!..
Затем он поволок Вадима в ближнюю кормушку, суля невиданные кушанья, и там долго пререкался с раздатчицами, требуя почтения к творцам, а также усиленного питания. В конце концов добился желаемых блюд, причем с учетом Вадима. Однако почти все умял сам, чавкая и сыпля изо рта крошками, ибо даже за столом не прекращал говорить.
То уговаривал знакомца влиться в победоносный творческий блок, то снисходительно поучал его, объясняя здешний расклад сил и принципы своей стратегии, то с воодушевлением планировал сложные интриги, наверняка провальные. Все это мало задевало Вадима, но он больше помалкивал, давая Тигрию выговориться, и терпеливо вслушивался, надеясь выловить полезное.
— Кому нужны эти книги! — бубнил Тигрий, видимо, о наболевшем. — Кто их сейчас читает? Книгоизданию каюк, забудь и думать! Теперь в цене сценарии, пьесы, сюжеты, диалоги, — на то у нас сценарный отдел, и возглавляет его душка Волков, имей в виду. Конечно, почти всё он и его присные передирают из-за Бугра, благо имеют допуск. Так все равно, ж кому-то надо это доводить, причесывать под нашего зрителя, под наш своеобычный быт, под наш уникальный менталитет, — ведь у федералов даже язык стал будто иностранный! Мы-то еще поймем, а вот трудяги половину слов забыли — и то, говоря по правде, зачем им столько, ежели книг не нюхают? — Тигрий посмеялся снисходительно, разбавил выступление парой баек и продолжил: — Но мы ж профи, верно? Надо — настрочим сценарий на заданную тему; надо — репризы, речугу, чего хочешь!.. А каково сочинять по серии каждый день — ты знаешь, пробовал? Глаза на лоб, руки трясутся, а кому до этого дело, вынь да положь текст, иначе… Ладно, не будем о плохом. Жизнь прекрасна!
Но его оптимизма хватило ненадолго. Завершив трапезу обильными возлияниями, благо медовухи вытребовал тройную порцию, Тигрий размяк и мало-помалу съехал на жалобы, тоже скопившиеся в изобилии.
— Бог мои, — восклицал он, — это какой-то театр абсурда!.. Представляешь, моя дурища-редактор не поленилась перелопатить пьесу, изорвав текст в такие клочья, что потерялся всякий смысл. Переврала каждое предложение — за исключением тех, какие выбросила вовсе. Затем присандалила свою концовку, заменила название и приносит ко мне с идиотской фразой: «Посмотри, по-моему, стало лучше!» — при этом сияет, как майская роза, и заглядывает в глаза, напрашиваясь на похвалу. Ты понимаешь, она ведь искренне — искренне! — полагает, что лучше автора знает, чего тот хотел сказать. И что именно она тут последняя инстанция!
— А разве нет? — спросил Вадим. — Правда, над ней еще главред, за ним Режиссер, — но, полагаю, с тобой благополучно разделаются и без них.
— Но как же так! — возмутился Тигрий, едва не плача. — Они ведь сами позвали!
— Знаешь, какой самый надежный способ прикончить оппозицию? — сказал Вадим. — Самому возглавить ее!.. Чего ты ждал тут? Трепетного отношения к авторам, благоговения перед творцами? А с какой, позволь узнать, стати?
— Предлагаешь «расслабиться и ловить кайф»? — уныло спросил литератор. — Таких здесь хватает и без меня — да почти все! Им-то плевать, что вытворяют с их порождениями.
— Может быть, они правы?
— Кто? — не понял Тигрий. — Здешние насильники или жертвы?
— Те и другие. Может, твои искания публике до лампочки, а нужны ей лишь выжимки, переваренные железными желудками редакторов, — прочее они отрыгнут? Может, в этом и есть «сермяжная правда»?
— Иди ты! — испуганно сказал Тигрий. — Тогда я повешусь.
— Не кокетничай, родной, — ты отлично знал, под кого ложишься! И если станешь отдаваться с брезгливой миной, суть не изменится. Разве не ясно, что Студии плевать на «рукописи», а покупалось именно «вдохновение»? Наверно, им сгодятся ваши сюжеты, потому как собственных не хватает, — но уж
