никак не идеи! А нюх на крамолу у студийцев отменный: за последние годы они так насобачились отделять плевелы от зерен, что лучше не пытаться пронести мимо них «высокое, доброе» — заглотнут с потрохами. Я даже подозреваю, что их специально превратили в наркоманов от культуры — как тех собачек, которых используют на поиске отравы.
— Представляешь, до чего додумались, — ввернул Тигрий. — Опусы творцов отбраковывают сами творцы! Они будто специально нас стравливают. И было б из-за чего напрягаться — восьмой разряд, подумаешь!.. У здешних шутов — комедиантов гребаных, менестрелей задрипанных — и то выше. Жаль, я ряшкой не вышел, а то бы тоже чего-нибудь спел. Или сплясал.
— Танец живота, — поддакнул Вадим, вспомнив вчерашний концерт. — Для фильма ужасов.
— У-у, Конан! — обиделся Тигрий, затем утробно гыкнул — видно, представил картинку. — А знаешь… только между нами, ладно?.. для избранной публики тут устраивают гладиаторские бои — настоящие, не какую-то пошлую имитацию в духе «Warriors of the ring». Вот кого откармливают — на убой! Не хочешь попробовать?
— «Комиссарского тела»? — Вадим усмехнулся. — Ты забыл: я даже рыбалку не жалую, — где уж мне в людоеды!..
— На худой конец, можно схлестнуться со львом.
— А эта задачка как раз по тебе. Представляешь объяву: «Матч века — Тигрий против льва!»
— Щас! — хмыкнул творец, — Только сперва к стоматологу сгоняю, а то пломба расшаталась…
Еще раз смотавшись к раздаче, толстячок вернулся с новой порцией медовухи, выцарапанной не без скандала, и снова приложился. После чего беднягу совсем развезло, и, пока он не вздумал добавить снова, Вадим вывел его из кормушки, придерживая за плечо.
— Ну да, конечно! — продолжал плакаться Тигриц, придвигаясь к Вадиму и дыша в лицо сложными ароматами. — Ты вот сильный, тебе хорошо!.. А что делать нам, слабым? Как жить-то, а?
Брезгливо Вадим отодвигался, разрывая дистанцию, но пьяненький творец этого не замечал и гнал его дальше, пока не припер к стене. Тогда Вадиму пришлось, наплевав на приличия, остановить напористого плакальщика рукой. Тот все говорил, давясь и всхлипывая, будто хотел разом выплеснуть накопившиеся обиды, а Вадим с тоской гадал, валяет ли Тигрий сейчас дурака или на самом деле съехал в идиотизм?
Наконец они расстались: Тигрий вдруг заспешил по неотложному делу, а может, смекнул, даже сквозь алкогольный туман, что наговорил лишку.
Чуть погодя Вадим увидел творца веселым и бодрым, усилием воли загнавшим опьянение в глубь сальных глазок. Одной рукой он поддерживал щебечущую малышку из массовки, а другой прижимал к груди бутыль с медовухой, добытую невесть где. И направлялся, скорее всего, в свой кабинет — будто бы для прослушивания.
За подобные выходки Тигрию и раньше частенько «надраивали рубильник», а он потом приставал ко всем с нудными расспросами: что он, собственно, натворил такого, если проснулся с разбитой харей? Как же, наверно, увлекательно налетать на одни грабли с тем же щенячьим энтузиазмом!..
Заметив Вадима, Тигрий игриво подмигнул, давая понять, что сейчас у него дела поважней, чем обхаживать старых приятелей. Хотя лучше бы обратил внимание на угрюмого парня, следующего в кильватере разгульной парочки. Кажется, «живому классику» предстояло новое интересное пробуждение, и летел он туда на всех парах!
Пожав плечами, Вадим предоставил событиям развиваться своим чередом, а сам отправился бродить по Студии. За оставшиеся несколько часов обойти эту громаду вряд ли было возможно, разве на форсаже. Однако планировки в сознании Вадима складывались куда быстрей, чем он продвигался, словно он уже видел сквозь стены. По пути Вадим продолжал присматриваться к здешней публике, прислушиваться к разговорам, доносившимся отовсюду, даже из-за дверей, на которых он не пропускал ни таблички. И параллельно с конструкцией здания в его голове складывалось устройство самой Студии.
Итак, Студия делилась на три главных дирекции: музыкально-развлекательных, художественных и агитационно-информативных программ. Возглавляли дирекции соответственно Леднев, прозванный «очковым змеем», неувядающий «душка» Волков, и некто Куницын, мужик энергичный и хваткий, известный Вадиму по рассказам Алисы и главный ее опекун (увы, в прошлом). Каждому руководителю был придан коллегиальный орган, сродни худсовету: то ли для распыления ответственности, то ли для отвода негативной энергии, поступающей снизу, — хотя решали директора единолично. Потому в коллегиях обретались люди закаленные, непрошибаемые, с отличным заземлением, немалой собственной массой и отменным чутьем.
Дирекции разветвлялись на отделы, творческие группы и прочие рабочие образования, уже ничего не решавшие и отвечавшие главным образом за «полезность» продукции, но отнюдь не за качество.
А над всеми, само собой, высился Режиссер — наша «светлость» или даже «сиятельство», Вениамин Аликперович Банджура, неунывающий, всеми любимый, слегка ополоумевший к старости, но ничуть не потерявший в потенции. Наоборот, старикан чиканулся на своем неуемном либидо и с возрастом все меньше разбирал цели, трахая, по выражению Алисы, уже все, что двигалось, — точно сбрендивший охотник, стреляющий во все подряд. Конечно, ему спускали все шалости и привычно отчисляли старлеток и секретарок, забрюхатевших по собственному недосмотру. Самое удивительное, что при всем том Студия функционировала как часы, выдавая на-гора требуемую «породу». Никто тут Банджуру по-настоящему не боялся, но ослушаться его, а тем более пойти против не приходило в голову ни одному студийцу. Будто он в самом деле был небожителем, сошедшим к смертным, а кое на кого и пролившийся «золотым дождем».
Как выяснилось. Храм (по крайней мере, надземная его часть) устройством напоминал матрешку. Внешний слой был доступен для всех, прорвавшихся через наружные посты: если уж попал, то попал, — ходи где желаешь, в пределах дозволенного. Но дальше начинались сложности. Попасть в следующий слой можно было лишь на лифтах, а туда всякая мелкота: посетители, обслуга, творцы, исполнители — допускалась только в составе свиты Истинных (начотдела и выше) либо в сопровождении секретарок, как бы представляющих в простонародной гуще их священные особы. А ежели ты сам по себе, то изволь сам и топать по коридорам да лестницам — чай, не барин!
В среднем слое дочти не было посетителей, зато чинуши разгуливали в открытую — тот же Волков, к примеру. Однако для продвижения вглубь, к следующему слою, требовалась, вероятно, другая форма допуска — даже служебного входа Вадим не обнаружил. А мордатые предлифтовые Псы ощутимо напрягались, даже если он просто читал инструкции, вывешенные за их спинами, — только что зубами не клацали! Наверно, любые покушения на заведенный порядок карались по всей строгости, поэтому здешняя публика, довольно сумасбродная в остальном, на лифты даже не глядела.
Завершил экскурсию Вадим в приемной Милана, придя туда минут за двадцать до назначенного срока, чтобы попробовать раскрутить его строгую секретарку. Как выяснилось, звали ее Леонией и была она не столько строгой, сколько застенчивой, не привыкшей еще к богемной развязности, а потому напускавшей на себя чопорный вид. Почувствовав к себе нормальный человеческий интерес, девушка оттаяла и охотно поболтала с Вадимом, хотя не сообщила ничего нового — просто не успела узнать.
Затем, почти одновременно, вернулись решительная Эва и безучастный Адам, привнеся в их общую копилку свежие впечатления. И уже втроем они вторглись к Милану, обреченно завздыхавшему при их появлении, разобрали свои инструменты и вместе с ним направились в зал прослушивания, благо тот оказался неподалеку.
А там, на одном из ближних рядов, уже расположились коллегионеры, усевшись так плотно, будто выстроили футбольную «стенку». Почти все оказались пенсионного возраста, а кое-кто, наверно, и глуховат — в самый раз для молодежных прослушиваний! Лица у большинства казались высеченными из ноздреватого камня, а фигуры были столь кряжисты, словно и впрямь служили для поглощения разрядов. Видимо, в этом качестве их использовали многие годы — во всяком случае, с некоторыми Вадим пересекался еще до Отделения.
«Очковый» Леднев тоже присутствовал, однако помещался несколько в стороне, за спинами комиссаров, — то ли соблюдал дистанцию, то ли, наоборот, демонстрировал скромность. Рядом с ним
