и не принимавший участия в потасовке, и ответил в своем духе:
— Bellum omnium contra omnes[4], — изрек он на непонятной для всех латыни и в поисках очков почесал переносицу.
— Что? — уже тихо спросила Зоя Пантелеевна и растерянно обвела присутствующих взглядом.
— Да вы не волнуйтесь, — Борис Глебович ступил на полшага вперед и протянул к ней руку, словно хотел погладить, — так, небольшой спор вышел. Что ж с нас, стариков, взять? Но уже все нормально, к работе готовы. Где, кстати, Порфирьев?
— Я за этим и пришла, — Зоя Пантелеевна откинула со лба белокурую прядь. — Тут люди какие-то приехали на огромной черной машине. Молодые, крепкие такие, с Порфирьевым разговаривали грубо, а сейчас у него в кабинете сидят, документы какие-то смотрят. Порфирьев велел вам передать, что работы сегодня не будет, располагайте временем, как хотите.
— Sic transit gloria mundi[5], — резюмировал вошедший во вкус языка Овидия Капитон Модестович.
— Профессор, вы безстыдно погрязли в латыни, — погрозил ему пальцем Анисим Иванович. — Сейчас же переведите!
— Я сказал… — Капитон Модестович склонил голову к плечу, — э-э-э, я сказал, что все великое на земле недолговечно, оно имеет особенность, так сказать, уходить в прошлое, исчезать, растворяться.
— Вы что ж, Порфирьева списываете в расход? — усмехнулся Анисим Иванович. — Не рано ли?
— Да нет, я не в том смысле, — смутился профессор, — я, в общем, так сказать, о природе вещей…
— Ну, тогда ладно, — Анисим Иванович посмотрел на Аделаиду Тихомировну (Борису Глебовичу показалось, что он сделал ей едва заметный знак глазами) и скомандовал: — Разойдись, господа пенсионеры! Всем приступить к исполнению личных дел! Вечером доложить!
— На обед будет борщ! — выкрикнула бабка Агафья. — Нагуливайте аппетит!
Но ее уже, кажется, никто не слушал: сенатовцы разбредались, обсуждая последнюю новость. Борис Глебович увязался за Зоей Пантелеевной, пытаясь выведать какие-нибудь подробности. Но она ничего нового не добавила, лишь безпокойно теребила льняную прядь волос. «А ведь она действительно мне нравится — эх, годы мои, годы!» — сокрушенно подумал Борис Глебович.
— Вы не волнуйтесь, — упокоил он фельдшерицу, — мало ли зачем приехали? Как приехали, так и уедут. Все будет хорошо!
— Вы думаете? — Зоя Пантелеевна повернулась к нему и на миг (Борис Глебович замер сердцем: остановись, мгновенье!) окунула в свой кареглазый окоем. — Мне эту работу потерять — что жизни лишиться. Тогда хоть головой в петлю!
— Ну, что вы говорите? — Борис Глебович бережно взял ее горячую ладошку в свои руки. — Мы вас в обиду не дадим! Тут уж как хотите!
— Спасибо! — Зоя Пантелеевна позволила этому приятному для Бориса Глебовича прикосновению продлиться несколько мгновений — целых несколько мгновений! — потом осторожно высвободила руку. — Я пойду, до свидания. Берегите ваше сердце!
— И вы! — счастливо улыбнулся Борис Глебович.
Он смотрел ей вслед, и сердце его не болело — оно радостно стучало в груди и словно побуждало к чему-то невозможному…
Он увидел, как бредут, удаляясь, по центральной аллее парка Анисим Иванович и Аделаида Тихомировна. Он держался прямо и смотрел перед собой, а она то и дело склонялась к его плечу и что-то щебетала. Борис Глебович мысленно пожелал им удачи и тоже двинулся с места. Пошел по знакомым ему дорожкам через сад, поле, к лесу, чтобы распрямиться, прополоскать, что называется душу, успокоиться. Он ощущал какую-то тревогу. Чего же хорошего ждать, если что-то изменится? К тому, что есть, уже привыкли, а то, что грядет, — что оно готовит? Да уж, если что-то изменится, то непременно к худшему. И опять к этому привыкать, приспосабливаться? Ох, уж эта наша способность ко всему привыкать! Всего около двух с половиной месяцев — и они, сенатовцы, незнакомые, чужие друг другу пожилые люди, превратились в некий общественный узел, социум, со своими правилами, личными взаимоотношениями, симпатиями и антипатиями, борьбой за существование, интригами, удачами и невезениями, поиском счастья и обустройством личной жизни…
Борис Глебович прижался плечом к сосне и ощутил, как вибрирует ее стремительно уносящаяся к небу, к солнцу плоть, как движутся по невидимым протокам и каналам соки от корней к кроне, вверх. Вверх! Мысль его проникла сквозь кору, слилась с живительными потоками и поплыла, поднимаясь выше и выше… «А куда движемся мы? — расслабленно подумал он. — Восходим, стоим на месте, падаем?» — «Вверх, к небесным горизонтам, — иного пути нет!» — он услышал этот голос, так похожий на его собственный, но
