Люди какие-то чужие! Зоя Пантелеевна вон плачет все время. Порфирьев пропал совсем. Ссора эта… Да еще и Ангелы… В чем смысл? Если Бог нами управляет, так чего Он от нас хочет? Скажи!
— Трудно постичь тайну Божия промысла. Эта самая великая тайна. — Наум поднял голову к небу, словно приглашая сделать то же самое и Бориса Глебовича. — Блаженный Августин захотел постичь эту тайну и несколько лет молился, чтобы открыл ему это Бог. И вот однажды на закате солнца шел он по берегу моря и увидел сидящего отрока, выкопавшего себе ямку из песка и ложкой из моря переливавшего туда воду. Удивившись, блаженный спросил: «Что ты делаешь?» — «Хочу перелить в эту ямку всю морскую воду», — ответил отрок. «Но ведь это невозможно сделать!» — возразил Августин. «А тебе, ограниченному человеку, возможно ли постичь неограниченное?» — спросил отрок и тут же стал невидим. Вот так. А ты не забудь, что я говорил тебе утром, — Наум замолчал и уже через мгновение, более не сказав ни слова, зашагал по высокой траве в глубь сада…
— Посмотрим, — Борис Глебович посмотрел ему вслед, — все-то ты знаешь наперед, умник! Посмотрим!
Перед сном он не спеша разобрал постель, достал из тумбочки нитросорбид, задумчиво покрутил в руках. «Под тумбочкой, говоришь? — прошептал он чуть слышно. — Ну, уж дудки! Никакой мистики!» — и сунул пачку с таблетками под подушку. Он пытался думать о хорошем, но никак не мог вспомнить ничего такого… Перед внутренним взором назойливо маячила голова Коприева. Только не этот бильярдный шар! Борис Глебович попытался смахнуть ее прочь от глаз, но благодетель фонда и не думал никуда исчезать — он вдруг явился перед ним уже, так сказать, в полном своем виде: в костюме от швейной фабрики «Заря» и ужасной, багрового цвета, косоворотке, застегнутый воротник которой тугим ошейником охватывал поросячью шею, так что складки кожи свисали опричь и непристойно колыхались при каждом движении головой. Розовые складки на багряном поле… Тьфу, как же мерзко было это видеть! «Сегодняшний момент требует от нас незамедлительных действий! — истерично кричал Коприев. — Вы должны полюбить друг друга: полюбить старость, полюбить детство, наше правительство и не наше тоже, вы должны полюбить олигархов, миллионеров и миллиардеров, Всемирный банк, Международный валютный фонд, маргиналов и мадригалов, масонов и пуассонов… И тогда я обещаю вам райскую жизнь на земле. У вас всегда будет кусочек хлебца, крыша над головой и любящий отец — я!» Как-то незаметно Коприев раздался в объеме, костюм его побагровел, покрылся шерстью, лицо вытянулось в поросячье рыло, а кисти рук завернулись в свиные копытца, и весь он превратился в большого багрового хряка. «Я вам покажу кузькину мать… то есть райскую жизнь! — разбрызгивая по сторонам пену, грозно захрюкал он, — Я вам устрою и мадригалы, и свидригалы!» Он присел на задние конечности и разом взметнул свое волосатое свиное тело в воздухе, целясь прямиком в Бориса Глебовича. Но тот не сплоховал и быстро юркнул в щель между досками пола, странным образом как раз пришедшуюся ему впору. Из темноты сквозь узкий просвет щели он видел, как яростно раз за разом вгрызаются свиные клыки в дерево, как дрожит и поддается дощатая плоть, под диким напором превращается в щепу, как расширяется просвет, обнажая его хлипкое убежище, и уж вот-вот мерзкое свиное рыло коснется его дрожащего, как осиновый лист, тела, разорвет, перемелет, уничтожит… И тут пол обрушился, придавил, и теперь уж мысль его испуганно изметнулась из тела куда-то в самую что ни на есть кромешную тьму, оставив его, Бориса Глебовича, плоть на поругание чудовищу… Движение этой его раскрепощенной мысли было столь стремительным, что она вырвалась из сна прямиком в явь, промчалась над спящими обитателями Сената, вернулась обратно и врезалась прямиком в лоб обездвиженного Бориса Глебовича, отчего он уже весь целиком проснулся и тут же потянулся к тумбочке за нитросорбидом. Рука его долго шарила по пустой столешнице, пока он наконец не вспомнил, что искать следует совсем в другом месте. Но и под подушкой таблеток не обнаружилось… Борис Глебович понял, что сейчас умрет. У кровати его копошились какие-то страшные существа, что-то гортанно, как голодные вороны, выкрикивали и пытались стащить его с постели вниз. Он совсем не мог сопротивляться, и даже страху не осталось места в его истерзанном естестве… И когда он уже почти сдался, почти умер, вдруг увидел прямо в воздухе Наума, а рядом… рядом находился его, Бориса Глебовича, Ангел. Нет, не требовалось никаких объяснений и слов. Лишь увидев, Борис Глебович сразу понял, кто это. Фигура Ангела была словно выписана блистающими, цвета белого огня, красками на черном полотне ночи. Рядом с ним Наум выглядел блекло, но и он был наполнен белым, пусть и куда более слабым, но таким же умиротворяющим светом. Борис Глебович осторожно потянул в себя носом, вдохнул этот свет, и ему тут же стало легко и спокойно. Вот так сразу: из панического ужаса, отчаяния и смерти — к спокойному умиротворению. Кто бы сказал, что такое может быть, — не поверил бы. Борис Глебович, заметив, как укоризненно покачал головой Наум, тут же опустил руку под кровать, и пропавшая пачка с таблетками незамедлительно себя обнаружила. Через считанные секунды Борис Глебович принял лекарство и закрыл глаза, улыбнувшись напоследок медленно таявшим в воздухе Науму и Ангелу. «А он действительно безпечальный», — подумал он, засыпая…
Сон его был удивительно легок и безмятежен…
Во многой мудрости много печали;
и кто умножает познания, умножает скорбь.
Утро выдалось вздорное, с резким порывистым ветром, с быстрыми облаками, заставлявшими солнце подмаргивать и словно напоминать о чем-то. А вспомнить действительно было что, причем
