денется? Вдруг что-то случится? Вдруг уже поздно? Он собрался с силами и стряхнул с себя зябкую дрожь: пустое… ничего не случится…
— Я вот что хочу спросить, — продолжал Анисим Иванович: — Антон Свиридович, любезный, разъясните мне, неучу, — что за имя такое у вашего священника? Павсикакий — что сие есть такое?
— Вот-вот! — Антон Свиридович с марсианской загадочностью улыбнулся глазами. — Когда-то я тоже поставил перед собой такой же вопрос. И родилась во мне тогда новая любовь, которую позже назвал я «занимательная ономастика». Интересует меня, собственно, лишь один ее раздел — антропонимика, то есть наука о происхождении имен человека. И более — в духовном осмыслении. А с отцом Павсикакием все просто: имя его в переводе с греческого означает «прекращающий зло», — Антон Свиридович с торжествующим видом воздел к потолку палец. — Вот так: пришел и прекратил зло. Впечатляет? А Наум, между прочим, в переводе с древнееврейского — «утешающий». Подходит ему? Можете не отвечать. Вот что такое ономастика!
— А что же я? — ткнул себя в грудь Анисим Иванович.
— Вы? — Антон Свиридович снисходительно улыбнулся. — Я ведь предвидел такой вопрос и поэтому готов ответить, но прежде — пара слов о нашем дорогом батюшке. При постриге свое монашеское имя он получил в честь святого Павсикакия, епископа Синадского, который жил в конце шестого века в Сирийском городе Апамее. Про него известно, что с юных лет он вел аскетическую жизнь, подвизаясь в молитвах, бдениях и суровом посте. Обладал он даром врачевания болезней душевных и телесных и однажды, находясь по делам Церкви в Константинополе, исцелил болевшего императора Маврикия. Мог и чудеса творить. Так, по его молитве из земли истек источник чистой воды, чтобы утолить жажду истощенным путникам. Святитель Павсикакий мирно почил в 606 году. Вот вкратце и все. А вы, дорогой Анисим Иванович, а в правильной транскрипции — «Онисим», будете у нас «полезный» — это в переводе с греческого.
Тут все, перебивая друг друга, потребовали прояснений на свой счет. Антон Свиридович отвечал охотно, доводя до общего сведения, что Савелий — это «исполняющий тяжелый труд», а Аделаида — «из благородного сословия». Дружно посмеялись, открыв в Мокие «насмешника», а в Капитоне — «большеголового».
— Смотри-ка, все в точку! — стучал себя по коленке Савелий Софроньевич и болезненно растягивал губы в улыбке.
Борис Глебович чувствовал, как волнами накатывает на него усталость, как сердце его слабнет и словно куда-то удаляется. Имена… Имена… Его собственное не соединялось в его сознании с чем-то определенным: просто имя из глубин славянской истории. В этих глубинах оно что-то обозначало, несло в себе какой-то смысл, но со временем, как это иногда бывает, связь с этим первосмыслом утерялась. Что скрывала от него пелена забвения? Может быть, и нашел бы, если поискал. Но не искал... Одна лишь связанная с его именем история запала в душу. Еще в юности кто-то рассказал ему историю про молодого Бориса, князя Ростовского, коварно убиенного родным братом Святополком в 1015 году. Все бы ничего, но и родной брат Бориса, Глеб, князь Муромский, пал чуть более месяца спустя от подосланных окаянным Святополком наемных убийц. А в нем, Борисе Глебовиче, жили два эти имени. Случайность? Или рок судьбы? Не от того ли так терзалось и страдало всю жизнь его сердце? И теперь обречено быть рассеченным клинком страданий в этой забытой Богом Гробоположне? Да нет же, нет! Его Ангел молится за него, и все будет так, как должно быть… Борис Глебович, сдерживая застывший в устах мучительный стон, вернулся к происходящему.
— Эх, братцы, — мечтательно вздохнул Анисим Иванович, — если б и вправду все в точку! Если б и вправду с приходом отца Павсикакия все зло, что обрушилось на нас, — в тартарары! Раз — и нет его, словно и не было никогда. Только возможно ли это? Ведь так не бывает…
— По вере вашей да будет вам! — загадочно изрек Антон Свиридович и округлил изумрудные огоньки глаз. — Я ведь еще главного не сказал! Все, наверное, видели икону, на которой Господь Иисус Христос держит открытую книгу? Так вот, книга эта непосредственно связана с темой нашего разговора.
— Опять ваши сказки церковные! — не удержался Мокий Аксенович. — Ладно — ономастика ваша, но икона-то при чем?
— А при том! — Антон Свиридович сделал многозначительную паузу и по-марсиански назидательно посмотрел на стоматолога. — При том, что книга эта называется Книгой жизни, и в нее вписаны имена тех, кто наследует благую будущую жизнь. Как и сказано в Писании: и не войдет в него, то есть в Царствие Небесное, ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в Книге жизни[9]. Только тех, кто со Христом, кто идет за Ним, вместе с Ним собирает, — только тех имена в этой Книге. Вот апостол Павел пишет… Цитирую по памяти, так что могу ошибиться: «Прошу тебя, Филимон, помогай им, подвизавшимся в благовествовании вместе со мною и с прочими сотрудниками моими, которых имена — в Книге жизни»[10]. Вот что такое наше имя! Вот как важно его — и себя, естественно, — хранить от всякой мерзости и лжи! Не будешь хранить — останется только фамилия, которая после кончины твоей — пшик и, как облачко газа, рассеется безследно. Все это жутко как интересно! Вот вам имена: Александр Сергеевич, Николай Васильевич, Михаил Юрьевич, Федор Михайлович… Ведь и фамилий называть не надо? Каждый поймет, о ком речь! Словно в той самой Книге с иконы имена эти читаем — на веки вечные они туда вписаны. А в советское время — больше по фамилии: Каверин, Маяковский, Катаев, Фадеев… Многие и имен-то их не знают. Есть ли они, любопытно, в той Книге? Впрочем, не будем делать выводов — это дело Божия суда. А что касается зла да напастей ваших, так это общий удел, участь народная. Мы сегодня в плену. Хотя многие этого не чувствуют и мало кто об этом говорит — мы в духовном и политическом плену у некоего чужеземного нашествия, которое просочилось в наши государственные ткани и сделало их хрупкими и дряблыми. Мы в плену у чуждой нам
