про разговоры с батюшкой и про то, что на слезу его прошибало, но в том, что все-таки прошибло — не признался. Хотя глаза свидетельствовали о другом. Я и голос-то Сани тогда не узнал: какой-то подсевший, охрипший.
«Это обо мне», — повторил капитан и, не ответив на мой вопрос «почему?», отошел в сторону. А я выбрал себе священника. Как раз рядом с ним, среди гражданских, стоял капитан Ободов. И еще какой-то высоченный дед с огромной бородой. Как только я подошел, меня тронула за рукав Анфиса Сергеевна.
«Вот, — она с гордым видом показала на великана, — это наш Шаляпин, Макарием его зовут.
«Куда мне до Шаляпина, — смутился тот и тут же пропел скороговоркой: — А я куму помогу-могу-могу! Нет, до Шаляпина мне, как до Луны пешком. Ведь это не он пел, а сам воздух, сама природа! Литература векам создавала образы героев, а пришел Шаляпин и влез в эти образы, как в свой полушубок, просто, спокойно и решительно. Все ему было по плечу!»
Ко мне подошел Ободов, он, похоже, ожидал разноса и очень удивился, когда я его по-братски обнял. А может быть и не удивился? Там все готовы были обнимать друг друга по-братски. Ободов начал расхваливать батюшку отца Николая, сказал, что уже исповедовался и словно гора с плеч. Слушая, я наблюдал, как священник беседует с красивой девушкой. Они говорили совсем тихо, но вдруг девушка заговорила громче:
«Батюшка, так благословите меня идти в монастырь?»
«Нет на это, моя роднушечка, Божьей воли, — ответил тот, — тебе надо выходить замуж. Здесь и муж твой будущий стоит. Вот он!», — и отец Николай указал перстом на капитана Ободова. Тот просто окаменел от неожиданности, а девица вскрикнула и прикрыла губы ладошкой. Батюшка, сдвинув вместе руки, дал им знак приблизиться друг к дружке. Когда они сделали это, он перекрестил их со словами «Божие вам благословение». Не знаю, что думал в этот момент Ободов, глаза его были обалделые, но, по-моему, счастливые.
Кто-то задал отцу Николаю вопрос и тот, не замедлив, ответил:
«Как спастись? Подвигом. Как сейчас… Скорбишь — только не унывай и ни на кого никаких мыслей плохих не имей, всецело проси: “Господи, помоги и спаси всех, у кого горе”. Молись за детей, за ближних, за здоровых, за больных; и за тех, которые тебя обижают, проси: “Господи, прости их”, и Господь даст по вашим молитвам как надо. Душу надо спасать. Тело-то наше слабенькое: упало в могилку и разложилось, а душа безконечная, живая».
Не помню, сколько я ждал своей очереди на исповедь, сколько исповедовался — время там вело себя совсем не так, как здесь. Мне так показалось, что я вообще пробыл в этом храме часа три, а оказалось — почти сутки. И бойцы о том же говорили. Все исповедовались, слушали проповеди, беседовали со священниками. Даже Саня Риехакайнен подошел к аналою, к тому самому батюшке с бархатным голосом.
Мы еще не устали от бесед, как отец настоятель храма возгласил:
«Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа...» Это началась Божественная литургия. Она пролетела на едином вздохе и в конце мы все причастились Святых Таин.
После отпуста и благословения разбирали оружие.
«Мальчики, будьте готовы к неожиданностям, — предупредила Анна Васильевна и добавила: — но это пустое. Главное, помните, о чем тут говорили: вам за Россию ответ держать пред Богом, перед вечностью. Помните это!»
Не знаю, как кому на сердце легли ее слова? Но её услышали, это я как командир говорю, которому бойцы худо-бедно доверяют и душу свою иной раз открывают...
Итак, мы пошли на выход. Вдруг что-то зашумело, вроде бы даже была вспышка света, и мы все разом оказались на площади в центре деревни. Остальное вы знаете. Но одно могу утверждать: бойцы действительно как-то изменились, матюгов не слышно, да и разговоров пустых, всё думают о чем-то. А капитан Ободов признался сегодня, что обязательно сделает предложение той девушке, Ульяне.
— Да уж! — Пузынёв потер застывшие ладони. — Не знаю, что и сказать. В общем, мозги вам прополоскали как надо! И всё эти мерзкие старухи…
— Какие старухи? — насторожился Васнецов.
— Эти, из конфетного домика. Аферистки!
— Это вы про Анфису Сергеевну и Анну Васильевну? — с каменным лицом майор медленно поднялся из-за стола. — Они же, как родные мне теперь, как две мои заздравные свечки, как две лучшие жизненные минутки, которые и могут придти только вот так, случайно,
