— А чевой-то тебе в таких ботиках за нужда в Никольском? — безцеремонно полюбопытствовал он, по-хозяйски оглаживая лошадиный круп.
— Нужда? — Анна оторопела, сердце ее на мгновение замерло. 'Почему он спрашивает?', — испуганно подумала она не находясь с ответом. Но мужик, разом потеряв к ней интерес, опять взялся напевать. Теперь Анна услышала.
— Тамо твой погост, так и иди, — сказал вдруг мужик, оборвав песню на полуслове, — за балкой повернешь. А снега там — во! — мужик прочертил себе ребром ладони по животу. — Ботикам твоим в самый раз работа будет.
— А мне говорили, что за МТС поворачивать, — растерянно сказала Анна, с ужасом представляя, как побредет она по безкрайнему заснеженному полю. Одно успокаивало: давешний, испугавший ее, вопрос мужика, похоже, был пустой формальностью и ничего серьезного в себе не содержал. — Послушайте, — решилась вдруг Анна, — а может быть вы меня довезете? Я заплачу. — Она за лямку потянула с плеча вещмешок. Мужик внимательно проследил ее движение, в его глазах отразилась тень некой умственной работы. Анна, скинув варежку прямо на снег, уже освобождала от стягивающей петли горловину мешка… Однако мужик ее остановил.
— Не-е, мне Клавку дождаться, — протянул, указывая рукой на магазин, — Потом домой, в Зайцево, — он опять указал рукой, теперь куда-то налево, где рассевающаяся тьма уже открывала все то же заснеженное поле, окаймленное на горизонте лесом. — Не по дороге нам. А ты не боись, по санному следу пойдешь, укатано там. За МТС балка, перейдешь ее и оттудова полем…
— Спасибо, — вздохнула Анна, понимая, что дальнейшие разговоры не имеют смысла. Она закинула за плечо мешок, подняла варежку и зашагала вперед, пытаясь не думать о морозе и своих безпомощных перед здешними сугробами ботинках…
Отмеривая шагами первый заснеженный километр, она вспоминала тот прошлогодний снег в Ленинграде; мороз, легкий и совсем не донимающий; февральское солнце, холодное, но ослепительно яркое... Они идут по тихой, полупустынной улице — она и отец Прохор — идут не торопясь, чтобы не нарушать чин и естество задушевной беседы, и трудно даже предположить, что лишь накануне вечером впервые подошла она к батюшке под благословение. Сейчас отец Прохор выглядит как рядовой советский гражданин, ученый-филолог, например, отпустившей для пущей 'научной' солидности бороду по грудь. Подрясник его аккуратно подоткнут под полы пальто, так что ничто в его внешним облике не свидетельствует о принадлежности к духовному сословию.
— Посмотри, — батюшка указывает рукой на уже стряхнувшие с себя снег, но еще словно неживые, деревья. — Видишь, как замерли они в своем зимнем успении? Они кажутся мертвыми, но мы-то знаем наверняка, что живы. Так и вся земля спит и ожидает воскресения. Скоро мы запоем: 'Христос Воскресе из мертвых смертию смерть поправ…' и земля, и деревья, и весь мир воскреснет и оживет вместе с нашим Спасителем. Это ли не знак, это ли не символ вечности, безсмертия нашего бытия?
Анна слушает затаив дыхание и благодарит Господа, что послал ее вчера вечером в храм, и что встретила она там свою бывшую соседку по коммунальной квартире Нину Григорьевну, приехавшую буквально на несколько дней в Ленинград…
Обнялись, расцеловались и расплакались. Нет, расплакалась, кажется, лишь она, Анна, а Нина Григорьевна все больше матерински утешала, да поглаживала по плечу. Сколько уж лет миновало, а все живо, словно пред глазами: и блокада, и бомбежки, и студеная вода из Невы… 'За маму-то молишься?' — спросила Нина Григорьевна, а она, всхлипывая, кивнула и перекрестилась. 'Мы с батюшкой нашим приехали, — прошептала Нина Григорьевна, — с отцом Прохором. Ему Минеи и Октоих нашли в Питере. Заберем — и к себе во Псков: у нас, ужас, как трудно с богослужебными книгами, все больше от руки переписанное. Старое погорело, а новых нет. С Божьей помощью только и служим. А батюшка в алтаре с вашим отцом Алексием. Подожди, познакомлю, чудесный у нас батюшка.' И вот — первое благословение, мягкая батюшкина улыбка, добрый взгляд умных серых глаз и тихий, проникновенный голос…
— Душа для вечности, для Бога, но не для смерти. У Бога все живы, — говорит отец Прохор…
Навстречу идет женщина в черном флотском бушлате, за ней тянутся санки с дровами. Лицо ее хмурое и безжизненное, и даже солнечные лучи, словно боясь окоченеть, обегают его стороной. Женщина равнодушно скользит по ним взглядом и медленно уплывает за их спины.
— Это лишь кажется, что человек окончательно погиб, что безнадежно высохла его душа, — продолжает Батюшка, — и из камней Господь в силах создать сынов Авраамовых. Если оросит Господь живительным дождем благодати, то каждый оживет. Душа человеческая, она — как река: может и замерзнуть, но обязательно вскроется лед и сойдет; может и обмелеть, но все равно однажды наполнится водами; может и в преграду упереться, но преодолеет, зашумит перекатами и в море устремится — к морю ее путь. И душа к Богу единому устремляется, чтобы ей не мнилось. Это закон. Вот погоди, и у нас все изменится, встанет на пути своя. Заживем еще: и церкви откроются, и новые будут ставить, и потянется в храм народ. Буди, буди…
